Неприкаянная. Исповедь внебрачной дочери Ингмара Бергмана

– Ну тогда слушай. Сначала принесешь мне кроссовки, потом сядем в джип, и я тебя отвезу. Как думаешь, заехать в церковь? Нет, не надо. Сегодня не суббота и не церковный праздник. В колокола звонить не будут. Я как-то там сидел и дожидался, когда колокола зазвонят, а звонаря все не было. Шесть вечера, пять минут седьмого, десять минут, я сидел и ждал, как дурак… Я хотел поставить свечку в память об Ингрид… хотел свечку поставить… А в четверть седьмого я встал, взял палку, поднялся на колокольню и сам позвонил в колокол. Следом за мной туда прибежал священник. Сказал, что с электричеством что-то не так и поэтому в колокола они не звонят. Я на это ему ответил, что для таких случаев у колокола имеется веревка. Пунктуальность, сердечко мое, пунктуальность. И хватит болтать, неси мои кроссовки, а то на паром опоздаем. Нам надо на два парома успеть. Сперва на маленький, потом на большой. Ты не против, если мы в Уппсалу завернем? Нам для этого придется крюк сделать, но я хочу тебе показать, где жил в детстве. В Уппсале-то ты бывала?

– Нет.

– Ну и ладно. Нет так нет. А потом пообедаем. Я знаю по дороге одно местечко, где можно остановиться и передохнуть. Там и переночевать можно, и кормят вкусно, и вид на море. Ночевать я там ни при каких условиях не стану – нам сегодня вечером надо домой вернуться, – но можем немного посидеть на солнышке, а ты, если захочешь, выпьешь вина. Себе я возьму «Рамлёсу». Знаешь, если выпить много «Рамлёсы», это приведет к обезвоживанию. Это все из-за пузырьков, из-за газа. И солей. Врач меня предупреждал, чтобы я с «Рамлёсой» не переусердствовал. Говорит, чтобы я пил обычную воду. Он вообще сказал, что у меня обезвоживание! Так о чем уж мы… Мне благодаря этим пузырькам было не так одиноко… Если уж начистоту.

– Ладно, во время поездки можешь пить «Рамлёсу». Я никому не скажу.

– Где мы?

– Мы едем в Ворумс.

– Мы едем на север.

– На север?

– Далеко на север. Дувнэс находится неподалеку от Борлэнге, если тебе это о чем-то говорит. В Даларне.

– Я не бывала в Даларне.

– Да, верно. А здесь?..

– В Дувнэсе?

– Да, в Дувнэсе… В Дувнэсе… Чуть выше, за железной дорогой, расположен Ворумс. Думаю, мама стоит у окна и высматривает нас. Уже поздно. Она смотрит на дорогу. Высокая береза отбрасывает длинную тень, грузовой состав сворачивает на другие рельсы, а река черная даже в самые светлые дни.

Сесилия поворачивается ко мне и кричит:

– Ты врываешься сюда, когда захочешь, и все время надоедаешь ему. Ты его дергаешь, неужели непонятно?

Она просит меня вернуть ей ключ от дома. Покой отца – ее обязанность. Он сам так захотел. Мне нельзя приходить и уходить, когда заблагорассудится.

– Но он сам попросил меня прийти, – говорю я.

Сесилия пожимает плечами.

– Он кого-нибудь попросил прийти. Не думаю, что он о тебе говорил.

Лето, когда он умер, было прохладным. От тех времен у меня сохранилось несколько снимков, на которых мы с отцом вместе. Мы сидим на коричневой скамейке. На нас шерстяные куртки. Ноги у отца накрыты пледом. У меня на голове какая-то странноватого вида шляпа, а отец в своей зеленой вязаной шапочке.

Летом Кяби по-прежнему живет на Дэмбе. К ней приезжают двое друзей-музыкантов, и они приглашают нас с мужем на ужин. Во время его мы планируем последний концерт.