Неприкаянное Племя: Сурвивалист (СИ)

На плечи навалилась усталость, я потёр глаза и наткнулся на что-то липкое. Провёл пальцами по виску и снова тихо выругался, нащупав шишку величиной с яйцо, мягкую и кровоточащую.

Неужто ничего простого не осталось в мире?

Как же меня утомили эти шпионские игры... А как же рыцарская честь? Как же бой лицом к лицу?

«Возьми себя в руки, - сказал я себе. - Предатели и наёмные убийцы существовали во все времена и во всех мирах. Просто... не нравится мне быть чьей-то жертвой».

Я вдруг рассмеялся, вспомнив странную тишину. Таверна-то пуста! Мне следовало бы насторожиться ещё у входа в переулок Единорога: с чего бы пять человек стали ждать меня после полуночи в пустом переулке?

Голова сильно закружилась, к горлу подступила тошнота, и я вынужден был опереться рукой о стену ближайшего дома.

«Последствие удара по голове», - подумал я и попытался активировать «лечилку», но... странным образом, мысли путались, не позволяя сконцентрироваться на заклинании. В инвентаре лежало зелье, только, когда я решил его достать, выяснилось, что левая рука меня не слушается, повиснув безжизненной плетью.

Яд! Головокружение усиливалось и не в силах сохранять вертикальное положение, я сполз по стене на землю. Оказывается, клинок Мундова был смазан какой-то отравой... сволочь.

Постепенно, онемение распространялось по всему телу. Вскоре я уже не ощущал свой язык и перестал хрипеть, когда появилось системное сообщение:

«Вы были убиты.

Активирован навык: Момент Истины. Желаете возродиться? 59 сек... 58...

В точке привязки/По месту смерти».

«Плохая привычка, - была моя последняя мысль. - Каждый раз, после встречи с убийцами из клана «Бабочки Сумерек», я умираю. Плохая...»

Глава 24.

Перекрестки.

Харальд проснулся от жуткого крика и рывком сел в кровати, сбрасывая худое одеяло. Его лежанка стояла под небольшим окошком; на подоконнике чёрными силуэтами громоздились какие-то тарелки, плошки, несколько кувшинов, загораживая и так небольшой обзор. Сквозь мутное стекло просачивался серый рассвет, тем не менее, в комнате было темно настолько, что он не смог рассмотреть свои ноги. Ноздри щекотал горьковатый запах вянущей травы; о чем-то без умолка трещали неугомонные сверчки и... тишина.

Ночь прислушивалась к Харальду, а Харальд слушал ночь. Вряд ли, окажись он в руках бунтовщиков, его бы оставили в полной тишине, которую нарушает лишь стрекот сверчков за печкой. Выходит, он у друзей? Но где и с кем?

Последнее, что помнил северянин, было то, как наконец-то поддавшись уговорам Михаила, он пришпорил Вихря и помчался за Катаржиной. Харальд заметил, как княжеский эскорт покинул ставку и скрылся из виду на другой стороне холма. Он оглянулся назад, где ещё продолжали сражаться братья, и поехал в противоположную сторону, а дальше... провал. Тогда на нем были доспехи, а верный марал нёс хозяина широким уверенным шагом... что-то было ещё. Что-то ускользало, пряталось в тёмных уголках его памяти. Харальд наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

Животный крик разодрал тишину. Надрывный, рыдающий, он ворвался сквозь оконное стекло, отразился от деревянных стропил и обрушился на варвара чёрной волной. Исполненный неземной боли плач затопил комнату. Тоска и отчаяние вливались в Харальда нескончаемым потоком, заполняли его, грозя разорвать на мелкие части. Он не выдержал... он рыдал, кричал и рвал на себе волосы... он вспоминал.

Харальд догнал Катаржину, когда уже начало смеркаться. Находить следы в вечернем лесу было непросто, но все северяне отличные охотники, к тому же Вихрь прекрасно ориентируется в темноте. Он вспомнил, как после долгих блужданий олень вынес его на небольшую поляну, в центре которой стоял бард, возившийся с алхимическими колбами, а у его ног скулила умирающая Катаржина - жена его брата, будущая мать и княжна Риницы...

Жуткий вой не умолкал. Северянину казалось, что из его глаз текут не слезы, а кровь. Не было более кровати, комнаты, хижины, да и сам Харальд растворился в горьком безбрежье. Осталась лишь скорбь, топкая и вязкая, словно смола или гнилое болото. А крик всё лился и лился бурной слёзной рекой и тогда он понял, что радость ничтожно мала, как ручеёк, а горе - не имеет берегов. Он предал, подвёл своего брата. Он не спас его жену. Он не сохранил жизнь княжне...

Неожиданно появилось что-то светлое, будто нерушимая плотина выстроилась на пути скорбной реки. Незримые путы ослабели и пали. Смиряя истошный вопль, тихо прозвучал серебряный колокольчик:

- Ишь, как раскудахтались, - проворчала неизвестная женщина. Эти простые слова развеяли чары, вернув Харальду самого себя, прогнав накатившую апатию и боль.

В темноте раздалось слабое шуршание ткани, тихо скрипнула деревянная кровать, и тот же голос уверенно произнёс:

- Калэ.