Неприкаянные

— Ну, раз охота слушать — расскажу. Брожу я как-то по одной из центральных улиц и вижу: мужик, обогнавший меня, уронил десятишиллинговую бумажку. Я быстренько нагнулся и подобрал ее, думая, что никто не заметит. Дудки! Обернулся я назад, а на меня уже с десяток людей уставились, наблюдают, что я с этой бумажкой сделаю. А что я мог с ней сделать? Окликаю я этого мужика громко, чтобы все слышали, и с невинным видом протягиваю ему деньги. А он ласково так поблагодарил меня, сунул их себе в карман, да еще и рукой сверху погладил. А потом скроил умную улыбочку и скрылся в толпе. Обидно мне стало, что в дураках я остался. Ну, ринулся я ему вдогонку да и вытащил деньги обратно.

— И тут он застиг тебя? — спросил Ругуару.

— Да заткнись ты, — оборвал его Меджа. — Не застиг. Ни он, ни кто другой. Разжился я десятью-то шиллингами, решил покутить по этому случаю. Купил бутылку самогона, напился как свинья и пошел по улице, точно мэр города. Так разгулялся, что разбил несколько витрин. Никто не пробовал остановить меня, потому что страшен я был, мог покалечить кого угодно. Но нашелся-таки один, который не испугался. Он собаку прогуливал. Встал передо мной и смотрит. Я представился ему, как полагается, и помочился на собачью морду. Тогда и этот человек мне представился. Он оказался полицейским и собака его… тоже полицейской. Я сразу протрезвел и бросился было наутек, да недалеко мне удалось уйти.

Новый взрыв хохота.

— На суде я, конечно, не признал себя виновным. Откуда мне было знать, что он из полиции? Но судья не стал меня слушать и приговорил к трем неделям тюрьмы. А три недели не в девятой камере — срок большой. Мне это было не по душе, и я бежал. Два дня скрывался в Шенти-ленде, а на третий встретил одного друга, и он пригласил меня отметить первую годовщину своего освобождения из тюрьмы. Я согласился. Надо же было как-то успокоить расшатанные нервы. Он достал бутылку хорошего джина, и мы распили ее. Потом горланили песни и даже подрались, но кончили мирно и снова вышли на улицу. И снова я вел себя как мэр города и орал во все горло.

— И что же? Опять поссорился с полицейской собакой? — спросил Нгуги.

— На этот раз — нет. Встреть я тогда собаку, обязательно протрезвел бы. Но я ее не встретил. Шатался по городу и орал до тех пор, пока не охрип. Наконец, чуть не валясь с ног от усталости, остановил какую-то машину и попросил подвезти. Куда? А черт его знает, отвезите куда-нибудь. К моему удивлению, хозяин не стал мне перечить. Подвез.

— Куда? — спросил Чеге.

— Куда бы ты думал? — Меджа улыбнулся тусклой лампочке. — Машина-то была полицейская.

Вся камера загрохотала. Никто не спал. Некоторые курильщики гашиша закашлялись.

— Чем же кончилось дело? — спросил сквозь смех Ругуару.

— Кончилось тем, что меня отправили в девятую камеру.

— На какой срок?

— О, на целый год. Побег из тюрьмы — грех не пустячный.

Наступило молчание. Некоторые арестанты, вспомнив о своих сроках заключения, явно загрустили. Одни ворочались с боку на бок, стараясь заснуть, другие недвижно лежали, уставившись в потолок.

— А меня через месяц выпустят, — сказал голос, приглушенный одеялом.

— Не забудешь принести бутылку самогона, когда вернешься сюда?

— Откуда ты взял, что я намерен вернуться?

Ругуару засмеялся.

— А где же еще найдется пристанище такому дьяволу, как ты? Хотя бы временное? Разве что в аду.

— Не я один такой, — возразил тот же голос. — Уж если мне это место годится, то тебе — тем более. Такие пьяницы, воры и насильники, как ты, заслужили полное право на это чертово логово. Скажу тебе вот что: когда отсюда выберусь, заживу по-честному.

И пальцем не дотронусь до чужой собственности.

— На что будем спорить? — со смехом спросил Чеге.

— Хочешь зажить по-честному, — насмешливо сказал кто-то. — Как бы не так. Тебе же легче за решетку попасть, чем стать честным человеком.

— Что касается меня, — сказал Меджа, — то я, если вырвусь отсюда, даже и не вспомню про вас, кретинов. Пока вы здесь, я и не подумаю возвращаться. От ваших речей мозги набекрень.

— У полоумных они всегда набекрень, — сказал Чеге.

Кое-кто в камере хихикнул, а Чеге, которого никто не мог превзойти в озорстве, издал дикий вопль и резанул воздух таким звуком, что арестанты засмеялись еще громче.

За дверью послышались решительные шаги надзирателя. В камере номер девять наступила тишина. В смотровом окошке появился большой, в красных прожилках глаз. Вроде все спокойно, никаких признаков дебоша.

— Эй, заткнитесь там! — крикнул надзиратель. — Что здесь — камера или палата умалишенных?

— И то и другое вместе, — донесся из-под одеяла приглушенный голос.

Никто не засмеялся.

Надзиратель выругался, его красный глаз снова обшарил помещение. Тихо. Время — без четверти двенадцать. Глаз удалился, окошечко закрылось.

Нгуги встал, сходил в угол к параше. Сонно зевнул и лег обратно на свою постель. Взглянул на пустующее место на полу, где прежде спал Майна.

— Интересно, что с Майной, — сказал он. — Давно уж пора ему быть здесь.