Неприкаянные

— Молод ты еще, братец, чтобы взнуздывать коня жизни, — сказал Маман. — Да и нет такой узды. Толкуешь о вечности, а в чем она, вечность? Камень и тот рассыпается, человек же мягче камня. Кто родился вчера, умирает сегодня; кто родился сегодня, умрет завтра. Ты откажешься платить налог, сын твой не откажется. Внуков не называю. Будут ли у нас внуки, неведомо. От распри гибнет народ, а его немного.

Не понравились слова Мамана юному бию. Отстранялся вроде старик от того дела, которое затеял суфи, соединяться с Кунградом и не собирался. Зря, значит, скакал через всю степь Мыржык, зря мучил себя и коня.

— Погибнем, — опустил голову огорченный Мыржык. — Не объединившись, останемся малым народом.

— Если найдется человек, который объединит нас, противиться не будем и путь ему не преградим. Путь-то этот правильный.

Маман нарочно, видно, опускал имя кунградского правителя. Не считал суфи достойным возглавить ряды каракалпаков. И Айдоса не упоминал. Не хотел обидеть Мыржыка. Или кого другого имел в виду? А младшему бию надо было знать: за кого Маман? Вернуться в Кун град без имени все равно что не вернуться вовсе. Послал-то его суфи за тайной Мамана.

— Айдос ставит себя перед народом, — сказал Мыржык, надеясь вырвать наконец тайну у старика. Но не вырвал. Не так прост был Мамаи, чтобы дать птенцу выклевать тайное зерно из сердца.

— Плохо ли, что человек не закапывает свое имя в землю, а поднимает над головой? — рассудил Маман, вроде бы одобряя желание Айдоса стать во главе степняков и в то же время не соединяя имени его с делом, которое творили бии и кунградский хаким.

— Мудрое слово ваше, аксакал, — злясь на Мамана и на себя, сказал Мыржык. Ему уже надоел старик и хотелось от него избавиться. — Погостил бы у вас, отец, да дорога зовет. Далеко до родного аула.

Маман велел джигитам оседлать коней: своего и Мыржыка. Придерживался обычая провожать гостя за аул, до караванной тропы, что пролегала верстах в трех от берега моря. На коне старый бий чувствовал себя молодо и искал всегда случая, чтобы сесть в седло.

— Если дорога зовет, не мешкай. Наша жизнь вся в дороге. Степняку богом завещано считать время шагом коня. Жаль только, не увидел вечернего моря. В глазах джигита оно оставляет свой цвет.

— В другой раз, отец. Райское место выбрали вы для аула. Им не налюбуешься за вечер. Тут надо всю жизнь прожить: море ласковое, степь тихая, небо ясное.

Маман, соглашаясь, покачал головой. Но тут же добавил:

— Когда ясное, а когда и поводочное. И море бывает злым, и степь ветреной.

— Ойбой! — посочувствовал Мыржык бию. — И вам плохо…

— Плохо ли, хорошо ли, юрты наши стоят здесь, значит, и земля наша здесь, и судьба наша жить на этой земле.

Сели на коней, поехали берегом моря. Мыржык увидел лодку и в ней мальчика лет десяти. Мальчик греб к берегу и делал это умело, ловко.

Не ловкость мальчишки удивила Мыржыка: если живешь у моря, то и управляй лодкой, как степняк управляет конем. Мальчишка был беловолос, и на ярком солнце голова его вроде бы золотилась. Вот что удивило Мыржыка.

Русский? — спросил он Мамана.

— Русский, — ответил бий. — Там русский аул. Как и наш, самый крайний на земле.

Заволновался Мыржык: не видел он русских, а слышал о них много. От великого Мамана пошли рассказы о русской земле и русском хане. Но по тем рассказам Русь находилась далеко и ехать до нее надо было сто дней, а то и больше. А тут — рядом. Прямо за аулом жанадарьинского бия начиналась Русь. Чудно!

— Не убьют, если подъедем? — спросил бия Мыржык.

— Зачем же убивать… Мы живем мирно, как соседи. Мой аул тоже считается русским, так его и зовут в степи. Не слыхал разве?..

— Слыхал, — неуверенно ответил Мыржык. Что-то, может, и слышал он, да не запомнил. Самого Мамана тоже зовут, кажется, русским бием.

Маман повернул коня вправо, где начиналась тропинка, ведущая к русскому аулу, и тем позвал за собой гостя.

— Бедно живут русские, — предупредил Мыржыка бий. — Хуже наших степняков. И бий у них свой есть, только не бий называется, а хозяин. И боятся они его, как мы хана…

Не то говорил о русских Маман. Другое слышал от стариков Мыржык. Были у них и бии и ханы, не слишком боялись они их, а воевали лучше всех. Земли у русских столько, что и за жизнь не объедешь. Хан не всю своими глазами видел. Потому прибавлять к своей великой каракалпакскую невеликую нет надобности. Обещали взять, да не взяли.

Вот про бедность русских ничего не говорили старики. И, услышав от Мамана, что живут они хуже степняков, Мыржык огорчился. Бедность-то кого украшает? Никого. Презрение одно вызывает голытьба, сторонишься всегда рваного халата. Оказалось, действительно русские жили беднее бедного. Остолбенел Мыржык, увидя их аул. И на аул-то он не был похож — десяток камышовых шалашей, обмазанных глиной. Из этих шалашей вились жалкие дымки.

— Астапыралла! — вскрикнул насмешливо Мыржык.

Маман помрачнел. Не понравилась ему брезгливая улыбка молодого бия. Что смыслит в жизни юнец, оторвавшийся от родного гнезда еще не оперившимся…