Неприкаянные письма

– Такая, что горностай жрет чужие магические черепушки! – ору я. – И похищает принадлежащую другому древнюю магию, которую давным-давно запихала в этот черепок его возлюбленная, та, что отправила его за тридевять земель, а сама сиганула в озеро с мечом Эскалибуром!

Молчание. Адам снова моргает, на этот раз чаще, глаза у него розовеют и слезятся.

– Один ласковый зверек, а другой живет в горах стайками, – скулит Адам. – Вот и все, что я знаю. Со мной что-то стряслось. У меня хвост вырос.

Ведьма.

Я опускаюсь на четвереньки и внимательно разглядываю зверюшку, которая была раньше Адамом. До чего же неудачно, что сила перевоплощения заключена теперь в его костях, а не в моих.

«Крошечное напоминание о том, кто ты и откуда…»

Ну, конечно, мне случалось быть мышью. И горностаем тоже случалось, хотя недолго. Я перепробовал все возможности животного мира. Обращался и в синего кита, и в орла. А она-то что хотела этим сказать?

«Хахаха а ахах Г».

Что это еще за Г? Ходили, правда, слухи, будто у нее родился сын, Гиврет, но вряд ли он еще ошивается в этом мире, если вообще когда-либо в него приходил. Да и какое он может иметь к этому отношение? «А ахах» вообще похоже на последний вздох человека, разбитого апоплексическим ударом. Что это за абсурдное послание такое? Что за «хахаха»? Написала бы уж тогда «мвах-хах-хах», да и дело с концом. Нет, я не против, если люди проявляют склонность к театральности. Но зачем же рядиться в одежды, в которых некоего мага привыкли видеть в его ранние годы, назовем их прото-неоромантическими (очень даже Прото – XIV век, как-никак), а ведь это как раз наш случай. Такое впечатление, как будто могущественнейшая ведьма мира, кузина морских духов, женское воплощение яростного озерного духа обучается готскому языку по детской телепередаче. Причем не из самых лучших.

Адам начинает между тем шарить вокруг в поисках еды. По-настоящему. Часть моей магии вернулась ко мне. Но совсем небольшая. И не главная. Что же мне теперь делать? Съесть Адама? Таков был ее план?

Я разглядываю его мускулистое тельце, светлую шкурку и заостренный хвост. Мне совсем не хочется его есть. С годами у меня вообще пропал интерес к мясу. Такое бывает, когда за жизнь какой только тварью не побываешь на земле и не знаешь, что тебя ждет завтра.

Под Лондоном буровая машина по имени «Елизавета» неуклонно прокладывает себе путь через слои земли, с запада на восток. Я и раньше ощущал каждый оборот ее громадного сверла, а теперь это чувство стало еще острее. Она приближает апокалипсис.

– Здесь еще осталось, – говорит Адам, трепеща носом. Я тоже чувствую запах – пахнет мной. Магией из пакета. – Похоже на чипсы.

Он принюхивается, а я наблюдаю за ним, чувствуя себя жалким и привычно несчастным. Его магический горностаевый нос подергивается.

Когда он яростно бросается на поиски добычи, что-то вдруг начинает клокотать внутри меня, и я, приняв это сначала за новый, не совсем обычный приступ несварения, понимаю, что это надежда, давно забытое мной чувство, и пробудилось оно от того, что нос горностая трепещет не только звериным чутьем, но и магией.

– Вперед, Адам! – ору я. – Нюхай! Ищи! Хватай!

Адам принимается шарить по хранилищу мертвых писем. Пускает в ход зубы и когти, слюнявит, урчит. Не хуже шредера, он распыляет на клочки скучную корреспонденцию, вгрызается в циркуляры, рвет на полоски открытки. На отправления семидесятых он мочится. Я его не осуждаю. Я сам однажды заглянул на эту полку. Сглотнул какую-то кислоту в порошке и уже было подумал, что ко мне вернулась сила, но через день, когда действие наркотика прошло, понял, что моя сила мне лишь почудилась.

– Рой, Адам, рой!

Он роет. Мне не очень хочется использовать его таким образом, но я утешаю себя тем, что он, кажется, даже получает от этого удовольствие, немного. Он бандар-лог в царстве бандеролей.

Когда я увидел ее впервые, то был потрясен, а еще я сразу подумал: вот наконец и та, кто будет делать за меня всю скучную, рутинную работу, плести заговоры соединения и наполнения. Я нашел помощницу. Не имея себе равных в плетении чар, она возьмет на себя ту часть придворной работы, которая казалась мне наиболее утомительной и скучной: варить любовные зелья и снадобья для болтунов, чтобы те меньше болтали, создавать напудренные штуковины для рыцарей, чтобы пользоваться ими во время оргий, которые могли продолжаться неделями, а также придумывать травяные шипучки для контроля рождаемости, весьма востребованные придворными дамами после тех же оргий. Сам я устал вечно собирать грибы и приманивать единорогов. К тому же у меня был печальный опыт с парой агрессивно настроенных ламантинов, а один белый носорог, при всей своей подслеповатости, разгадал мой замысел и тоже доставил мне неприятностей. Мне уже грезилось, что моя магия наконец-то войдет в свой алхимический период, и я, возможно, даже устрою себе каникулы и съежу куда-нибудь на побережье, а Нимуэ оставлю приглядывать за двором. И что из всего этого вышло? Она меня надула.

Когда мы с ней впервые путешествовали вместе, то выбрали форму рыб.