Неприкаянные

' Вовсе присмирели бии, угроза хивинского посланника наполнила их души тревогой — а ведь не смолчит, в самом деле, хивинец, шепнет хану: дескать, каракалпаки-то ненадежны, затевают что-то против Хивы.

— Однако, — сказал спокойно и дружелюбно Айдос, — не пренебрегайте нашим гостеприимством, дорогой племянник великого Рахим-хана, займите почетное место, разделите с нами то, что послал всевышний. Барашки уже в котлах, и время приступать к трапезе.

— Не время, — покачал головой хивинец. — Разговор ваш не окончен, и не стану мешать начатому. При мне-то вы спрячете заветное, и языки ваши прилипнут к гортани. Молча будем есть барашка. Поеду я, уважаемый Айдос. Прислал меня сюда хан с поручением: пригласить старшего бия каракалпаков на праздник по случаю окончания его молодыми сыновьями ислама хивинского медресе. Будьте гостем хана!

— Благодарю! — скрестил руки на груди Айдос.

Хивинец снова обвел взглядом юрту, отметил для себя, что жалки и трусливы бии и сотворить зло Хиве не способны. Сердце его подобрело, и он сказал:

— Можете захватить с собой и этих… сколько пожелаете. Хан щедр…

— Отдохнули бы, дорогой бек! Впереди вечер и ночь, — попытался задержать гостя Айдос. Без желания, правда, потому слова были холодными. И хивинец это почувствовал.

— В пути отдохну.

Тут вскочил Кабул-бий, произнес угодливо:

— У меня отдохните, аул мой близ дороги на Хиву… — И поспешил к выходу, чтобы проводить хивинца до коня.

Всем хотелось избавиться от посланца хана, и больше всего Айдосу. Однако избавишься ли, передав посланца в руки Кабула? Нашепчет, проклятый, хивинцу такое, отчего взъярится тот и кинется к хану с доносом. А хан не замешкается с расправой над биями.

— Проводит вас, дорогой бек, мой помощник, — сказал Айдос. — Он знает аул, где путнику окажут достойное внимание.

Сказал и тем надеялся остановить прыткого Кабула, но не остановил. Хитрец прилепился к хивинцу, как овод к лошади, не оторвешь.

— Да, да, в моем доме вам окажут достойное внимание.

Пришлось идти рядом с Кабулом как с равным, делить с ним право хозяина. За порогом лишь, когда Кабул взял из рук Доспана повод и подвел гнедого к хивинцу и осталось лишь подсадить его в седло, Айдос напомнил о себе как о хозяине и старшем бии. Крикнул зычно:

— Али, на коня!

Слава богу, конь помощника всегда был наготове. Али взлетел в седло и подъехал к Айдосу:

— Что велишь, мой бии?

— Проводи бека до аула Бегиса и Мыржыка. Скажи братьям, что это наш гость и что душа и тело его должны пребывать в покое и радости…

— Хорошо, мой бии.

Хивинец и Кабул были уже в седлах. Кони, осторожно ступая по зыбкому песку, пошли вниз. Али тоже тронул своего чалого.

— Будь рядом с хивинцем, стремя в стремя, — бросил вслед стремянному Айдос. — Не оставляй его наедине с Кабулом, не дай хитрецу заманить гостя в свой аул.

Понял, бии!

Чалый под доброй плеткой поспешил за гнедым и вороным, настиг их у подножия холма, поравнялся, и дальше степной тропой кони пошли уже рядом, стремя в стремя.

Постояв на песчаном гребне минуту-другую и тем как бы простившись с гостем, Айдос вернулся в юрту.

Безмолвна была юрта. Бии пребывали в том же состоянии испуга и растерянности, в какое их поверг своим появлением посланец хана. Орынбай, едва не убивший своим презрительным смехом не названного еще хана, теперь смотрел на Айдоса виновато, стыдился вроде бы сотворенного только что и ждал укора. И все ждали укора. Но иные слова произнес Айдос, и не было в них гнева и обиды, были досада, боль разочарования и великая тоска.

— Не пришло время собрать наши пальцы в кулак, — сказал Айдос, опускаясь на красный ковер почета. — Смотрим мы все в разные стороны. И стороны эти — Хива, Бухара, казахское ханство. Кабул уже выбрал свою сторону и направил туда коня. Последуем и мы его примеру. Оседлаем черных коней измены нашему делу и поскачем прочь от этой юрты, в которой наши отцы решали судьбы своего несчастного народа.

Бии молчали, а должны были кричать негодующе: в измене обвинил их Айдос. Может ли степняк снести такое? Но вот снесли. Прав, видно, был Айдос.

Правда, не все. Умный, рассудительный и гордый Маман сказал:

— Не поскачем.

— Отчего же? — скривил губы Айдос.

— Некуда скакать.

— Степь широка. Дорог не счесть…

— Степь широка, верно. И дорог не счесть, да отцы завещали нам одну: в русское ханство.

— Да, да! — вспомнили вдруг бии завещание отцов, загалдели, устыдившись своей беспамятливости. — Да, да!

Айдос поднял руку, утихомиривая биев, хотя их галдеж был теперь сладок ему и как целебный настой из трав исцелял нанесенные ими же раны. Утихомирил все же. И в тишине произнес:

— Маман-бий! Бог, должно быть, подсказал вам те слова, что услышали мы сейчас. Да, к русским надо протянуть руку за помощью, не простят нам сыны и внуки забывчивости нашей. Только как пожмут русские нашу руку, если нет единства у нее?

— Не пожмут, — согласились бии.

— Да, верно, — повторил за биями Айдос. — Только объединившись, мы и защититься сможем, и пожать по-братски руку русских.