Неприкаянный дом (сборник)

А сама думаю: на коленях перед ним ползала, молила о дочери… Как жить-то с этим будем, если оба помним.

«А уж это, – обещает, – на себя возьмем. Растолкуем как-нибудь. А нет – Соломона призовем: объяснит». – «Устала я. – В стену отвернулась. – Делайте как знаете…»

Евдокия из комнаты вышла – дверь за собой притворила. Другие на кухне ждут.

– Ну как? – Ариадна замирает. – Поговорила?

– Поговорила. Только сил моих нету, чтобы всю правду ей раскрыть. Язык не повернулся. Только и сумела, что про эту женитьбу.

– А она?

– Согласная вроде.

– Ну, – Гликерия вздыхает, – и слава богу. И пусть поболеет в спокое… Шоколаду-то снова не купили. Ох, просила…

– Да какой, – Евдокия изворачивается, – больным шоколад… Кашу едва принимает. И Соломон не велел.

– Когда это? – Ариадна удивляется. – Что-то я не припомню такого…

– А как же? Сам сказал: диетическое питание.

– Ну так, – Гликерия говорит, – вон он и есть – шоколад.

– Дава-ай! – руки в боки уперла. – Вали-и на него как на мертвого. И тут Соломон, и там Соломон – яко ангел вездесущий. Без Соломона шагу не ступишь. Так и кланяешься в его сторону…

– Шоколад, – Гликерия на Ариадну поглядывает, – и сил прибавляет. Вон в войну-то – американцы… Плитки толстые, хрусткие…

– Все-е, – рукой отмахнулась, – теперь-то не собьешь тебя… Не про мужиков, так про еду хоть порадоваться… А шоколад этот – от бесов.

– Да какие бесы! Шоколад-то и в пост можно…

– А это, – отвечает, – тем, у кого что ни день, то мясо. А другим, вроде нас, и рыба – разговение.

– Болящим, – Ариадна выступает, – ни мяса, ни рыбы не возбраняется.

– Тьфу, – с места встала. – Христос-то и от хлебов отрекся… А! Делайте по-своему. Хоть все зараз спустите – и зубы на полку.

– Святые, – Ариадна говорит, – о дне завтрашнем не помышляли. Будет день, будет и пища.

– Ага, – головой крутит. – Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Святые-то на пенсии наши не жили. Вон им – то хлеба подарят, то золотой поднесут…

– Все, – Ариадна встала. – Сил моих нет безумные речи слушать. Ждите. Сейчас я.

Принесла. На стол положила. Евдокия коробочку раскрыла.

– Ох, – прямо выдохнула, – вон она – красота… Это сколько ж, например, стоить может?..

– Камни хорошие, чистые. На свадьбу мне подарены – отец сам выбирал. На старые деньги, может быть, и две тысячи…

– Ну так уж?..

– Отец, – Ариадна обижается, – во всем знал толк. Серьги эти заранее заказывал. Старинные. Гордился: царский подарок…

Евдокия на камни любуется.

– От ведь! Пожила-а ты в родительском-то доме. То в заграницу направят, то серьги алмазные поднесут. Другие-то гроши ломаные считали… А мы, – коробочку бархатную прикрыла, – у Соломона спросим. Должо́н знать. Еврей.

– Да откуда?.. – Гликерия за него заступается. – Всю ведь жизнь по больницам.

– Ну, – Евдокия смягчилась, – пусть советчика найдет. Нас-то, ежели что, облапошат.

VI. Отчим

Зойка, сучка драная, пристала: сходи да сходи.

«И художества, – грозит, – свои брось!»

Послать бы куда подальше, думаю, к богу в рай… А потом и соображаю: Зоя-то возле начальства крутится. Мирным путем надо. «Ладно, – вежливо говорю, – схожу». – «А пойдешь, – как банный лист липнет, – так не с пустыми руками. Гостинец хоть купи».

В цех вернулся, а самому тошно. Как вспомню ее, как в ногах у меня ползала, прямо хоть в петлю. Что ж я, думаю, сделал с нею, до чего довел?.. Может, и не бегала она. Бабы и сами ушлые, дознались. И гостинец еще этот… Вот чего нести? Мужику так взял бы бутылку, а бабе? Сладкого взять, что ли, пирожных каких-нибудь…

К Василию решил подойти. Он у нас мужик бывалый, опытный – трое детей.

«К Антонине, – щурится, – собрался? Долго собираешься… Четвертая неделя пошла».

Ишь, думаю, и этот недели считает…

«Сучок ведь, – говорит, – ты, Колька. Баба через тебя под нож легла, а ты – гости-инец…» – «Да чего, – злюсь, – через меня-то? Я, – говорю, – и ни при чем». – «Тьфу, – в пол плюнул. – Вон дочери у меня подрастают. Как подумаю про вас, кобелей, – так бы всех и удавил».

Мужики стоят – прислушиваются.

«Всех, – смеются, – не передавишь: уж кого-нибудь да оставь – на племя… Это, – говорят, – ты потому яришься, что сам-то девок настрогал. А сыновья бы, так по-другому ведь запел бы. Сам бы небось на блядки ходить учил…»

Болванку тащу и думаю: не было ж у нас. Ну, сам-то соображаю, скажу я им, положим. Дескать, ничего у нас и не было. Так и вовсе на смех подымут. Хоть бы девка была, а то – баба. Бабу, скажут, не уломал. Ладно. Я свою правду знаю. Пусть чего хотят плетут.

Смену отработал – снова Зоя прется. «Сегодня, – говорит, – не ходи. Завтра пойдешь. Заодно и двадцать рублей доставишь, материальную помощь. Только, – пальцем грозит, – гляди у меня, не пропей».

«Так я, – отвечаю, – непьющий. Разве по праздникам». – «Знаем! – отмахнулась. – Жене своей будешь рассказывать. А я уж ученая… Вам волю дай… Во, – кулак вперед выставила, – где вас держать».