Неприкасаемый

— Виктор, чем ты будешь заниматься в этой войне? — осипшим вдруг голосом спросил он. Остановился и оперся о парапет набережной. Дул холодный соленый ветер. Далеко в море на освещенном солнцем лоскутке воды, будто гоняемые ветром газетные листы, крутились и неуклюже ныряли чайки. Мне казалось, что я слышу их резкие голодные крики.

— Ты действительно думаешь, что будет война? — спросил я.

— Да. Ни капли не сомневаюсь. — Ник зашагал дальше, я — отставая на шаг. — Через три месяца, полгода… самое большее через год. Предприятиям сообщили условный сигнал о начале военных действий, хотя военное министерство и не известило об этом Чемберлена. Известно ли тебе, что они с Даладье много месяцев тайно готовили соглашение с Гитлером по вопросу о Судетах? Теперь Гитлер может поступать, как ему угодно. Знаешь, что он сказал о Чемберлене? «Мне его жаль, пускай получит свой клочок бумаги».

Я удивленно уставился на Ника.

— Откуда тебе все это известно? — рассмеялся я. — О Чемберлене, предприятиях, обо всем этом?

Ник пожал плечами.

— Говорил кое с какими людьми. Могу, если хочешь, познакомить. Они люди нашего сорта.

«Моего сорта, — подумал я, — или твоего?» Уточнять не стал.

— Ты имеешь в виду тех, что в правительстве?

Он снова пожал плечами.

— Вроде того. — Мы свернули в сторону и стали подниматься вверх по склону холма. Во время этого разговора я постепенно заливался краской. Будто мы были парой школьников и Ник, считая, что посвящает меня в тайны секса, переврал все подробности. — Все летит к чертям, разве не так? Испания похоронила мои последние надежды. Испания, а теперь эта грязная мюнхенская сделка. Мир для нашего поколения — ха! — Он остановился и, откинув со лба прядь волос, хмуро посмотрел на меня. Он старался сохранить выдержку, но даже в слабом утреннем свете было заметно, как лихорадочно блестели потемневшие глаза и от волнения дрожали губы. Я отвернулся, чтобы спрятать улыбку. — Надо что-то делать, Виктор. Многое зависит от нас.

— Хочешь сказать, от людей нашего сорта? — неожиданно выпалил я. И испугался, что он обидится — представил, как он, отводя глаза, с мрачным видом сидит в двуколке, требует немедленно отвезти его на станцию, а отец, Хетти, Энди Вильсон и даже пони осуждающе смотрят на меня. Волноваться не было необходимости — Ник не заметил иронии; самовлюбленная личность, знаю по опыту, иронии в свой адрес не замечает. Мы снова полезли в гору. Он шагал, засунув руки в карманы, глядя в землю, стиснув зубы и играя желваками.

— До сих пор я чувствовал себя ненужным, — продолжал говорить он, — растрачивал время на попойки с дорогим шампанским. Ты по крайней мере что-то сделал в своей жизни.

— Вряд ли каталог картин Виндзорского дворца собьет герра Гитлера с его пути.

Ник кивнул; было видно, что не слушал.

— Главное — взяться за дело, — поучал он, — действовать.

— Неужели передо мною новый Ник Бревурт? — сказал я как можно беспечнее. Смущение и замешательство уступали место не совсем объяснимому и уж совсем неоправданному раздражению — в конце концов, той осенью так рассуждали все. — Кажется, у нас с тобой был подобный разговор несколько лет назад, только теперь мы поменялись ролями. Тогда человеком действия выступал я.

Он усмехнулся и прикусил губу — мое раздражение подстегнуло его еще больше.

— Думаешь, я нашел себе новую забаву? — с плохо скрываемым презрением процедил он. Я предпочел не отвечать. Некоторое время мы шли молча. В молочной дымке проглянуло солнце. — Между прочим, — заявил он, — у меня есть работа. Известно ли тебе, что Лео Розенштейн взял меня к себе консультантом?

Я подумал, что это, должно быть, очередной розыгрыш Лео.

— Советником? По каким вопросам?

— Ну, в основном по политическим. И по финансовым.

— Финансовым? А что ты, черт возьми, смыслишь в финансах?

Ник ответил не сразу. Из кустарника выскочил кролик и, сев на задние лапки, изумленно глядел на нас.

— Его семью беспокоит Гитлер. У них в Германии деньги и куча родственников. Он попросил меня посмотреть, как они там. Видишь ли, он узнал, что я туда еду.

— Ты? В Германию?

— Да. Разве я не упоминал? Извини. Люди, о которых я тебе говорил, попросили меня съездить.

— Зачем?

— Так… посмотреть. Почувствовать обстановку. Потом рассказать.

Я расхохотался.

— Боже мой, Бобер, — воскликнул я, — никак ты собираешься стать шпионом?

— Да, — с грустно-горделивой улыбкой, будто его приняли в бойскауты, подтвердил он. — Похоже, что так.

Непонятно, чему я удивился: в конечном счете я сам уже много лет состоял в секретной службе, хотя по другую сторону от него и людей его сорта. Интересно, что было бы, если бы я тогда ему сказал: «Ник, дорогой мой, я работаю на Москву, что ты на это скажешь?» Я повернулся и стал смотреть вниз на разыгравшиеся в заливе волны.

— Интересно, что там делают чайки?

Ник посмотрел на меня отсутствующим взглядом:

— Какие чайки?