Непримиримые

Глава администрации свой выбор сделал уже давно, когда вместе со своими людьми, руки которых еще не отмылись от машинного масла, при Доку Завгаеве разогнал местную мафию, рулившую районом, и в суете Первой чеченской войны расстрелял главаря – владельца высокого дома, на крыше которого теперь разместился «капэ» Балакина и где стоял сейчас в ожидании результатов боя он сам – новый глава администрации района в светло-сером пиджаке. Теперь он настороженно вглядывался в фигуру того, кто шел сдаваться, молясь своему сильному Богу и выпрашивая у него, чтоб сдался мирный житель, а не человек Шамиля. Если Шамиль начнет сдаваться, то с пленными предстоят хлопоты. Их нужно будет охранять, везти в тюрьму, судить и все это время опасаться их побега или амнистии, освободиться же им обязательно помогут, и шамилевцы опять начнут перетряхивать район и его окрестности… Нет, лучше уж пусть Шамиль упрямится и огрызается огнем. И тогда авиация и артиллерия русских оглушат его, а пехота добьет. И это будет правильно.

Но картину портили упрямые и тупые поселковые. «Почему они не выходят из кольца? – думал глава. – Ведь их же никто не тронет. От бомб и снарядов именно они больше всех пострадают, а потом будут еще сильнее ненавидеть и меня, и русских…» Председатель всматривался в человека, бредущего со стороны селения, надеясь, что за ним потянутся остальные.

Хамовитые солдаты из комендантского «придворного» взвода рассупонили на сдавшемся одежду в поисках ножа или гранаты. Но тот был пуст от оружия.

– Веди его сюда! – крикнул Балакин с крыши, и солдаты повели пленника, направив ему в спину автоматы и резко покрикивая.

– Может, переводчиков позвать? – осторожно спросил Постников, прищурив водянистые глаза.

– Не надо, тут твоих переводчиков, – дернул скулой Балакин и, повернувшись всем телом к чеченцам, сказал:

– Переведите, ребята!

И те гурьбой, включая молчаливого офицера из Федеральной службы безопасности, подошли к Балакину.

Сдавшийся был мужчина лет под тридцать, с карими глазами, большими и красивыми, с тонким прямым носом и молодой жидкой бородкой, и если бы не коротко стриженная голова, сильно смахивал бы на Иисуса Христа с русской иконы. Серо-голубая одежда пленника оказалась вблизи просто голубой джинсовой парой, но грязной и забрызганной мелкими капельками высохшей крови, как перья у обезглавленной курицы, брошенной в пыль судорожно хлопать крыльями и фонтанировать струей из обрубка шеи.

– Где Шамиль? – спросил Балакин.

– Я ничего не знаю. Я простой крестьянин, я не араб! – залепетал в ответ на русском сдавшийся. – Я не воюю против федералов.

– Почему в крови? Ранен? – не смягчался Балакин.

– Бомба разорвала жену, от нее ничего не осталось, только кровавая пыль… – И чеченец вдруг начал плакать, стыдясь своего плача и стараясь улыбаться белозубым сухим ртом, и речь его от такой душевной работы получалась медленной.

Балакин не знал, что спросить дальше. Все молчали. Дикие голуби снова сели на крышу дома и заворковали. Авиационный посредник чуть в стороне шепнул шефу артиллерии про пленного:

– Все брешет. Никакой он не крестьянин. Точно: араб натурализовавшийся. Глянь, как он одет и какое у него лицо нежное – как с иконы.

– Черт их тут разберет, – вздохнул артиллерийский начальник.

Пленник вытер ладонями глаза и робко что-то сказал по-чеченски.

– Что он говорит? – спросил Балакин.

– Воды просит, – перевел офицер ФСБ.

– Чего? – скривился Балакин.

– Воды просит, – повторил офицер.

Балакин со злостью плюнул и развернулся к упрямому онемевшему поселку.

– От сучары! – протяжно сказал он вслед своему взгляду и, повернувшись к ополченцам, поставил точку допросу: – Уберите его отсюда!

И те пошли поить пленника водой из фляг, согретых жестоким солнцем.

– Горский! – обернулся Балакин к артиллерийскому начальнику. – Начинай!

«Комиссар» Постников вздохнул и грустно посмотрел на Балакина и Горского.

– Как скажете, – развел руки шеф артиллерии, посмотрел на затвердевшего «комиссара» и тут же пожалел, что так отозвался на приказ Балакина.

Балакин засек странные переглядывания Постникова с Горским и молниеносно возмутился:

– Ты что?! – Очки не скрывали сдвинутых мохнатых бровей.

– Да нет, – заменжевался Горский, – мы всегда готовы…

– Горский! – не отступал Балакин. – Что с тобой?!

Постников хмыкнул, кривя бледные губы.

– Все нормально, товарищ подполковник! – У шефа артиллерии забегали глаза. – Через минутку начнем, – и он схватил телефонную трубку.

Балакин долго смотрел на него, потом оглянулся на Постникова, уставившегося в одну точку, выбранную где-то в поселке, и достал сигарету. «Переглядываются они, – думал зло, – политики хреновы… гуманисты… Тут своих беречь надо, а не чужих считать…» И, обернувшись опять к Горскому, металлически отчеканил:

– Работать так, чтоб пехота свободно могла войти в поселок. А то вы умеете – землю поковыряли, каблуками щелкнули, и капец – цели, мол, подавлены. А мы потом «двухсотых» по всей России возим!

Затянулся дымом, выдохнул, сбросил пар и вспомнил про авиацию.

– А вы, товарищ подполковник, чего ждете? – спросил у авиационного посредника. – Поднимайте своих! Что мы здесь, до ночи будем этого Шамиля высиживать?!

Высоким голосом запел снаряд, вздрогнул от удара поселок, и прозрачный железный огонь слизал кривое деревце, торчавшее возле крайнего сарая, густо побитого оспой пулеметных очередей.

Глава местной власти заиграл желваками, морщины на его темном лице обозначились четче, и хищный нос заострился. Он возбужденно зашагал по крыше дома, согнав диких голубей. Из поселка побежали люди. Женщины волокли за собой детей, мужчины – тюки и сумки. Бывший главный механик мысленно возблагодарил Аллаха за то, что тот услышал его молитвы и внушил сельчанам мудрость. Особист тут же побежал с крыши вниз, чтобы организовать работу фильтропункта и отсеять боевиков, которые могли попытаться выйти, смешавшись с мирными жителями. И над всеми ними летели равнодушные снаряды, прессованным воздухом разгоняя птиц. Горский огня не прекращал.

– Ну-ка, соедини меня с пехотой, – сказал Балакин усатому красавцу-связисту, – хватит ей загорать.