Неприступный герцог

Уоллингфорд не мог пошевелиться. Открыл глаза и закрыл их снова. Хотел сказать, как хорошо оказаться дома, но смог произнести лишь последнее слово.

– Дома, – простонал он.

Пальцы жены пробежались по его спине, точно крылья бабочки.

– Ты похудел. Стал твердым как камень.

Уоллингфорд повернул голову, в то время как его сердце билось в унисон с сердцем жены.

– А ты, наоборот, поправилась. Стала круглее и очаровательнее. – Он пошевелился и положил руку на грудь жены.

– Ты не возражаешь?

– Возражаю? – Уоллингфорд поднял голову и заметил, что в больших глазах Абигайль плескалось беспокойство. – Возражаю? Только посмотри на себя: я оставил тебя девушкой, а теперь ты стала женщиной! Налилась и превратилась в совершенство. Ты мать моего ребенка. – Голос Уоллингфорда сорвался на последнем слове. Он осторожно вышел из жены и крепко прижал ее к себе.

Абигайль уткнулась головой в его грудь. Как же восхитительно, как роскошно было ощущать ее шелковистые волосы на своей обнаженной коже!

– Как жаль, что тебя не было здесь, когда он родился, – прошептала Абигайль. – Финн хотел уже сесть на коня и поехать разыскивать тебе в степи. Но я сказала ему… сказала ему…

– Что, любимая?

– Что у нас с тобой будет еще много времени, когда ты вернешься. Новорожденные только едят и спят. А потом, Бог даст, у нас будут еще дети.

Уоллингфорд погладил волосы жены, посеребренные лунным светом, чувствуя себя бесконечно счастливым.

– Ты в меня поверила.

– Поверила. Я знаю, какой ты сильный и настоящий. Но в те ужасные часы… – Абигайль замолчала, и Уоллингфорд стал гладить ее по спине. Шум вечеринки начал утихать. Музыканты зачехлили свои инструменты, а гости разбились на парочки и отправились в сад. Спина Абигайль поднялась, а потом опустилась под рукой Уоллингфорда. – В те ужасные часы, когда я чувствовала себя невероятно одинокой и ощущала, как толкается у меня в животе наш ребенок, я так нуждалась в тебе, что было трудно дышать… – Она вновь замолчала.

Слезы катились по щекам Уоллингфорда и терялись в волосах Абигайль. Он хотел что-нибудь сказать, как-то ее утешить, но не мог произнести ни слова.

– Я вспоминала твое лицо, твои глаза, слова твоей клятвы там, в Сиене, – прошептала она. – И сказала себе, что Уоллингфорд никогда не нарушит данного им слова.

Уоллингфорд поцеловал волосы жены в том месте, где на них падали его слезы, и наконец сказал:

– Я никогда не нарушу слова.

– Мм… – Абигайль собственнически закинула на него ногу.

– Знаешь, я страшно уставал, – сказал Уоллингфорд уже более беззаботно. – Выяснилось, что зарабатывать на хлеб чертовски тяжело. Например, убирать урожай от зари до захода солнца. А еще я дубил кожу в течение целого месяца. Это было в Польше. Не знаю, о чем я думал, ведь едва не лишился собственной кожи.

Абигайль улыбнулась:

– Оно того стоило?

– Да. Я привез тебе пару отличных перчаток. Они где-то в саквояже.

– Займись со мной любовью снова, – попросила Абигайль и обняла его за шею.

Уоллингфорд засмеялся:

– Опять? Я тебя не удовлетворил?

– Вообще-то через несколько часов Артур вновь захочет есть, а мне нужно будет перед этим немного поспать. Так что либо сейчас, либо уже утром.

– Тогда отдыхай, дорогая. Поспи. А я принесу его тебе, когда он проснется.

– Но я хочу тебя.

Уоллингфорд снова засмеялся:

– И я тебя хочу. У нас впереди целая жизнь. А сейчас тебе необходимо отдохнуть.

– Тебе тоже. – Абигайль уютно устроилась на груди у мужа.

– Мне тоже. – Уоллингфорд потянулся за одеялом и укрыл их обоих. Влажная кожа Абигайль прилипла к его коже, а ее пот смешался с его потом. – Следующей у нас родится дочь, – мечтательно произнес герцог.

Абигайль фыркнула:

– Ты не знаешь, что делать с дочерью.

– Конечно, знаю. Запереть ее на ключ и принимать посетителей только под строгим надзором. И никаких герцогов – это основное требование.

– Совершенно с тобой согласна. Эти герцоги – ужасные люди.

Уоллингфорд почувствовал, что вновь готов к соитию, но его сознание уже охватила сладостная дрема. Запах Абигайль окутывал его точно пелена, а ее нежное тело прижималось к нему под одеялом. Кожу Уоллингфорда до сих пор покалывало от полученного удовольствия.

– Возможно, если мы будет воспитывать ее здесь, в Италии…

– Мм…

За окном раздался взрыв смеха и растворился в ночи. Скорее всего вся долина слышала их с Абигайль сладострастные крики несколько минут назад, но Уоллингфорд решил не озвучивать своих мыслей.

В комнате воцарилась наполненная умиротворением тишина. Господи, как же чудесно засыпать в постели рядом с женой, когда грохот омнибусов за окнами остался в другой, лондонской, жизни. Возможно, они останутся жить здесь, будут воспитывать детей…

Внезапно Абигайль села на кровати.

– Очень долгий!

– Что такое? – сонно пробормотал Уоллингфорд, поднял загрубевшую от работы руку и потянул Абигайль к себе, но она вырвалась.

– Ты сказал, очень долгий!

– В самом деле?

Абигайль схватила мужа за плечи.

– Там, в детской, ты сказал – очень долгий! Ты в самом деле это сказал!

– Абигайль, ложись спать.