Непрочитанные письма

Был в нашей давнишней компании — тогда мы только начинали, но уже ощутили волчий аппетит к работе, и маршальских жезлов, припрятанных в наших ранцах, хватило бы на всех командующих корпусами — симпатичный тихий паренек, совсем немного отставший от нас годами, однако все звали его Маленький Толяшка, хотя иным баскетболистам пришлось бы глядеть на него снизу вверх; в его делах и планах мы разбирались слабо, он был единственным «технарем» в нашей довольно пестрой компании, и все же однажды, поджидая его в скверике на Разгуляе (Маленький Толяшка в тот день защищал диплом), мы увидели, как уважительно тряс его тяжелую руку громадный седовласый старик, которого нетрудно было узнать, — он был лауреатом всех существующих в стране (а быть может, и за ее пределами) премий, но не этими несомненными знаками отличия был отмечен его путь на земле, а гигантскими, оставшимися на века сооружениями на Волге и на Ниле; впоследствии мне довелось брать у Старика интервью, был он уже плох, но держался прямо и демонстративно беспечно, и я навсегда запомнил его торжественную латынь (к счастью, ее легко было понять, ибо эта фраза входила в число двух или трех десятков расхожих афоризмов, предназначенных для зазубривания в течение «латинского семестра» провинциального филфака): «Non scolae, sed vitae discimus» — «Не для школы, а для жизни учимся...»

«Что?..» — с тревогой и горделивым трепетом одновременно спросили мы Маленького Толяшку, когда Старик наконец распрощался и дипломант оказался в нашем кругу. «Да вот... — смущенно выговорил обалдевший от счастья приятель. — Хотя и не в нашем институте преподает Старик, а приперся на мою защиту. Говорит, что...» — «Суду все ясно, — перебил невнятный монолог Маленького Толяшки тщедушный и тщеславный поэт (между собой мы звали его с королевским величием — Севастьян Гиндукуш; правда, коль речь зашла о королях, то прозвище это подобало скорее королю пиратов). — Наше терпеливое ожидание, — высокомерно продолжал поэт, — должно быть вознаграждено стаканом доброго рома. Надеюсь, ты не возражаешь, Капитан?» — спросил он у меня. Я не возражал. Никто не возражал. Только у Маленького Толяшки спрашивать что-либо было бесполезно — он тихо скулил от радостного возбуждения, и Севастьян, по-моему, выбрал явно не самый удачный момент, чтобы объяснить Маленькому Толяшке, что ром — это не более чем метафора, а лично он, поэт, предпочитает «горный дубняк», ибо сей напиток пахнет горелым желудем, сладкой прелью осеннего леса и горечью угасающего костра, — но то была очередная метафора. Всемером мы выпили бутылку теплого кислого «саперави», окончательно развеселились и отправились пешком по Басманной в сторону Садового кольца, почтительным эскортом сопровождая восходящую звезду НТР

То была пора моих первых поездок на Тюменский Север, я видел, как стремительно растут здесь люди знающие, умеющие щедро тратить себя; у Маленького Толяшки был за плечами знаменитый вуз и редкая инженерная специальность; я предложил ему помочь с работой на Севере — ну, разумеется, хотя бы куда и к кому следует в первую очередь обратиться, он согласился, а когда я договорился уж не помню с кем, у Маленького Толяшки возникли обстоятельства, после они возникали снова и снова, и в конце концов я узнал, что наш гениальный приятель кочует из одного московского НИИ в другой и ужасно ему не везет, все ведь сволочи, гады, завистники; каждая встреча нашей прежней компании неизменно проходила под аккомпанемент стенаний Маленького Толяшки и наших сочувствий по поводу злосчастной судьбы его таланта, оцененного научной общественностью в ежемесячные сто десять рэ — это если без вычетов. Стал он какой-то серый, пыльный, ходил скрючившись и постоянно поглядывал под ноги, будто кошелек искал. Мы к той поре тоже подрастеряли свои замашки, но лямку исправно тянули и вкус находили в этой бурлацкой участи; потом один из нас дождался своего часа и пригласил всех на премьеру своего спектакля; другой неожиданно прославился оригинальным и, пожалуй, значительно более трудоемким способом: всю ночь он менял местами дорожные знаки на одной из очень коротких, но весьма оживленных улиц столицы, однако лишенным чувства юмора работникам ГАИ его шутка показалась не то чтобы плоской, но чреватой.

Вскоре компанию постигла судьба всех подобных компаний — она, как немного ранее «взморский клуб Барбота де Марии», распалась, и долгое время я либо ничего не слышал о Маленьком Толяшке, либо узнавал такое, что даже метафорическому мышлению Севастьяна Гиндукуша было бы не под силу освоить: го про предполагаемый запуск в космос в качестве бортинженера, то про ответственнейшую работу главным экспертом важнейшей стройки в стране с невыговариваемым названием.

Недавно я встретил его. Произошло это случайно, и, если бы он не подошел ко мне, не окликнул, я вряд ли признал бы в нем Маленького Толяшку. Впрочем, и он, как я понял позднее, подошел по ошибке, приняв меня за другого — не за другого человека, а за человека с другими возможностями.