Непрочитанные письма

Сколько же мы знакомы? Двенадцать лет, пожалуй, или около того... А ведь мы ровесники, и этот срок — четверть прошедшей жизни вообще и половина самостоятельного существования. Немало. И в Нижневартовске встречались, и в Тюмени, и в Москве, бывало; о многом переговорили, нередко спорили, и в радостные дни виделись, и в трудные случалось. Помню, как орден ему вручали — Трудового Красного Знамени, весна тогда была, беспутные стояли дни. Не забыл и тех бессонных ночей на метельном озере, когда его бригада сражалась с тяжелейшей аварией. И о работе толковали изрядно, и просто так, что называется, о жизни. Рассказывал он, как в суматошные, отчаянные дни эвакуации его потеряли в вокзальной сутолоке, как отыскали потом; как в детстве он, начитавшись детективов, мечтал стать следователем или адвокатом, а стал буровиком. Как работал на Конде, на первой тюменской нефти. Как из Ханты-Мансийска, с должности заведующего сектором нефти и газа окру ж кома партии, рвался на Самотлор, в бурение. Как стал буровым мастером. Работа бурового мастера — это вечная погоня за ускользающим временем, когда не только поиск инженерных решений подхлестывает мысль, но и заботы простые, житейские или снабженческие сжигают час за часом и день за днем. В своем полу-грузовичке он неутомимо мотался с буровой на буровую, с Самотлор а на базу, виделись мы урывками, и только в третий или четвертый мой приезд, когда бригада готовилась к спуску эксплуатационной колонны, неожиданно выпало несколько слитных и относительно спокойных часов. Мы сидели в балке, у рации, он поглядывал в окно, на вышку, где вахта Федора Сухорукова извлекала из скважины буровой инструмент, а я, пристроившись с диктофоном, вел первый наш разговор «под запись»...

«Многое ли зависит от одного человека, Васильич?» — спросил я у него.

«Многое. Поставь в лёвинскую бригаду другого мастера — и бригада будет не та. Почему? Да потому, что Левин каждого знает и знает, что от каждого ждать, умеет предчувствовать ситуацию, чует, когда надо остаться на буровой, как бы оно там ни шло... Я вообще считаю, что человек должен заниматься делом. Своим делом. А не канючить, что жизнь не удалась, что, сложись она иначе, все было бы по-другому... Не люблю я людей, которые считают, будто от них ничего не зависит».

«Трудно быть руководителем?»

«Начальник — это тот, кто дает начало мысли, делу... Насколько ты способен быть зачинателем чего-то, настолько ты и руководитель. Требуешь с других? Спроси с себя. По всей строгости. Уважай коллектив и потому веди его к цели кратчайшим, продуманным путем: не только ты будешь глотать пыль на обочине, если поведешь наобум. Мы привыкли считать: «Коллектив — сила». А в чем его сила? В том, что разные люди, объединяясь, не нивелируются, а остаются самобытными. Задача руководителя — к каждому найти подход, выявить его сильные и слабые стороны и так расставить людей, чтобы даже их слабости делали коллектив сильнее...»

«Не слишком ли просто выходит, Виктор? — спросил я. — Коллектив, коллектив... Ты же сам сказал, что и от одного человека зависит многое. Думаю, что относится это не только к руководителю. Разве не так?»

«Зависит от каждого, это верно. Но главное тут вот что: важно не то, сколько человек в чем-то тебя убеждает, а ради какой цели! Был здесь бурмастер Степан Повх, организатор первой на Самотлоре комсомольско-молодежной, бригады. Слышал о нем, наверное... Погиб он прошлой осенью. Лихой был мужик, да-а... Так вот, любил Степан повторять: «Бригада жива большой целью. Есть большая цель — есть и настоящий коллектив».

«Какое качество в человеке для тебя наиболее ценно?»

«Прямота. Когда человек искренен — пусть он даже ошибается: его поправят, он сам поймет свою вину, исправит свою ошибку. Не люблю, когда люди юлят...»

«Не любишь тех, кто считает, что от них ничего не зависит, тех, кто юлит... Еще что не любишь?»

«Знаешь, есть такой тип людей: «А-а-я-все-знаю!» Их не выношу, на дух не принимаю. Тебе Макарцев рассказывал, наверное, как он неделю на буровой проторчал, азимут ловил. И подсуропил ему один из таких «а-а-я-все-знаю!». С виду парень как парень, не тюфяк, не рохля, боек, уверен в себе, исполнителен на диво — в любую минуту готов лететь какое угодно распоряжение выполнять, но в душе — никакого отзвука... И вот что еще опасно: такие сами быстро приучиваются приказы отдавать, не задумываясь, выполнимы они или нет, необходимы или никчемны...»

— Порядок, — удовлетворенно сказал он, складывая бумаги в папку. — Ну как там Нягань? Макарцева видел?

— Еще бы.

— И я там его повстречал. Такой же, как прежде. Весь в деле.

— Ты тоже, Васильич, мало переменился. И, как прежде, весь в деле.

— А Геля еще не приехала?

— Пока нет.

— Зря, — нахмурился он. — Зря.

— Видно, она дожидается, пока девочки школу закончат, — пробовал я вступиться за Гелю.

— Каникулы уже давно... — Он посмотрел на часы. — Ого! Вот что она, эта белая ночь, вытворяет. Одиннадцатый час, светлынь, Катерина где-то гуляет... Действительно, уж больно самостоятельная гражданка.