Непрочитанные письма

Вот и посидели как люди, подумал я. Женя с Гелей в одном углу стрекочут, и мы токуем, как глухари, почти не слыша друг друга, потому что каждый думает о своем, однако это «свое» — общее, называется оно работой, и, если бы даже рация не напомнила о неутихающих буднях, улететь от них далеко мы бы все равно не сумели... Воспоминания — и те поиссякли, не греют больше давно погасшие костры, умолкли весело потрескивавшие угольки, постепенно превратившиеся в невесомый прах белесой золы; распались одни компании, возникли иные; надолго ли? Наверное, мы обречены всю жизнь отыскивать друзей, терять их и вновь обретать, сражаться с непониманием других и глухотой собственной души; с годами поиски становятся затруднительнее, но потребность в них не отмирает, ибо лишь в союзах, порожденных дружбой, мы всегда равноправны, а что до того, что не свободны, то мы не свободны всегда — от обязательств, от долга, от памяти сердца. «Как ни тяжел последний час — та непонятная для нас истома смертного страданья, — но для души еще страшней следить, как вымирают в ней все лучшие воспоминанья...» Уходят в небытие житейские пласты — и не тектонические сдвиги, а никчёмная телеграмма о пяти словах или сумбурный ночной телефонный звонок калечат планы и рушат казавшееся незыблемым равновесие; гибнут цивилизации школьных товариществ и студенческих братств, гаснут звездные скопления когдатошних увлечений — но, рушась, погибая и угасая, не исчезают, продолжают поддерживать в нас — нас самих: сколько раз выручали меня друзья, порой даже не зная об этом, выручали своим теплом, своей строкой, своим существованием на этой земле; проносятся годы, сужается круг интересов — и нет уже прежней легкости в словах, находчивости в поворотах темы; сужается круг желаний, но неизменна тяга к постижению смысла бытия; сужается круг забот, но их груз не становится легче, все стороны света сближаются в одной стороне, и эта сторона зовется Страна: что бы ни мучило нас сейчас, о чем бы мы ни спорили — о мелком, частном, конкретном, о каком-то турбобуре или заброшенных коммуникациях недостроенного дома, — мы говорили о Стране, от которой не умели отделять себя, и знали, что быть вместе с нею — это значит работать для нее, для нее, для нее, и нет права выше, судьбы интереснее, жизни полнокровнее и тяжелей.

— Так ты говоришь, Коля, — спросил Макарцев, — что Сорокин лабораторию получил?

— Да! — поспешно ответил Новиков. — Теперь у него самостоятельная работа будет! Олег очень способный человек, он многого сумеет добиться!

— Ну!

— Гарий Генрихович, — снова заговорила база — Сто семнадцатый! Как подъем у тебя идет? Как идет?

— Идет... — уклончиво ответил 117-й куст.

— Вляпался, по-моему, Габриэль, — сумрачно пробормотал Макарцев.

— Не должен бы... — возразил Иголкин.

— Макарцев, — сказала Геля. — Ты не забыл напомнить Габриэлю, чтоб, когда он в Юганск полетит, захватил для Лены...

— Куда он сейчас полетит!.. — буркнул Макарцев.

— И все-таки, — сказал Новиков, — я верю, что теперь дела сложатся иначе. Мне начальник нашего главка, Кузоваткин Роман Иванович, говорил, что в следующем году в Нягани будут развернуты двадцать семь буровых бригад. Двадцать семь!..

— Мужики, — вмешалась Женя. — Ну что вы все о работе да о работе. Поговорили о бабах хотя бы, что ли...

— Подожди, Женя, — досадливо сказал Иголкин. И загремел, набрасываясь на Новикова: — Двадцать семь буровых бригад, говоришь? А сколько бригад строителей Кузоваткин тебе обещал? А?! Это сколько же можно над людьми измываться!..

— Послушай, Коля, — сказал я Новикову. — Ты о подготовке буровиков толковал, а про строителей? Что-то никак не могу я припомнить, встречал ли здесь инженеров-строителей «местного производства». Инженеров-буровиков — это пожалуйста. Ваш Путилов, между прочим. Тюменский индустриальный закончил, и сам он местный, из-под Урая родом...

— Значит, — задумчиво проговорил Макарцев, — когда мы начинали Самотлор, он еще в школу ходил, класс в девятый...

— Виктор, — с неожиданной мягкостью в голосе сказала Геля. — Ваше — это ваше, оно всегда с вами будет.

— Как же насчет другой жизни? — шепнул я Геле.

— A! — отмахнулась Геля.

— Вообще-то они есть, местные инженеры-строители, — сказал Новиков. — Но их так мало... Если потребности иметь в виду. Мы до сих пор на десант уповаем, партизанщиной балуемся... Я же говорил — кустарщины еще много.

— Когда говорил? — поинтересовался Макарцев.

— Да только что, Витя...

— Только что — это я слышал. А раньше? Когда в главке работал? Молчал? Или говорил другое?

— Знаете что? — сказала Женя. — Давайте фанты, что ли, брать, если кто опять скажет «главк», «министерство», «план»... А? В кои веки собрались вместе тихим вечером, можно б было потанцевать, музыку послушать хотя бы, а вы...

— И все-таки мы план следующего года... — начал Макарцев.

— Фант! Фант! — дружно закричали Женя с Гелей. — «Американка», Макарцев! Любое желание должен выполнить! Любое!