Непрочитанные письма

Бурила скважину бригада Белова, недавно прилетевшая на Варь-Еган из Отрадного. Отрадненская школа бурения дала немало знающих дело буровиков Самотлору, в китаевской бригаде были они костяком, а знаменитый на всю страну коллектив бурового мастера Геннадия Лёвина некогда прибыл из Отрадного в Нижневартовск в полном составе. Но им, этим прославленным мастерам, потребовалось время, чтобы обжиться, примериться к новым геологическим, технологическим условиям. У бригады Белова, начавшей разбуривать Варь-Еган, времени на обживание не было — была казенная крыша над головой, был наспех смонтированный станок и был плакат: «Дадим!..» По меньшей мере два обстоятельства из области технологии проводки скважин были для них внове: вечная мерзлота и мощный газовый пласт в сеномане. По первой причине потеряли много времени на начальном этапе проходки: глинистый раствор размывал мерзлоту, диаметр ствола увеличивался, потому долго не могли рассчитать объем тампонажных работ, намучились , с цементажом кондуктора, направляющей обсадной колонны; вторая причина вынуждала к крайней осторожности, точному соблюдению всех параметров бурового раствора, в особенности удельного веса, а следовательно, и здесь об экономии времени, о сокращении сроков строительства скважины нечего было и думать: с повышением удельного веса раствора проходка неизбежно падает, быстрее изнашиваются долотья, а значит, спуско-подъемные операции приходится проводить чаще — они-то и съедают рабочее время. Но ведь хотелось как лучше. Всем хотелось. А «как лучше» чаще всего трактуется «чем скорее»: «Дадим стране 100 тысяч тонн варьеганской нефти!»

Штаб скрупулезно разбирал причины катастрофы: удельный вес раствора, как и следовало ожидать, оказался заниженным, на промывке скважины вместо двух насосов работал один, и вдобавок вахта просчиталась в глубине забоя, вскрыла сеноман, хотя его надобно было вскрывать лишь после геофизических испытаний — для них уже и каротажную технику подогнали, подготовили.

Последнее обстоятельство — арифметическая ошибка в десять — двенадцать метров, длину одной бурильной трубы, — сыграло роковую роль, хотя, по правде говоря, любой из причин могло бы хватить на приличную аварию. Ну, а когда подобрался неплохой букет, стало уже недосуг ковыряться в мотивах, резонах, предлогах — надо было спешить. Срочно демонтировали в Стрежевом буровой станок, где-то по Агану уже тянулись баржи с оборудованием, спешно расчищалась площадка метрах в трехстах от неугомонного кратера: отсюда предстояло бурить наклонную скважину, стремясь угодить в аварийный ствол, ну а затем давить выброс раствором, цементом — обычная в таких случаях технология глушения фонтанов.

Мы с Лохм усом дождались лишь начала монтажа, потом долго выбирались на перекладных и обо всем, что происходило позднее, я узнал от Богенчука. Хлопот здесь хватило до осени. Вести аварийные работы поручили той же отрадненской бригаде — другой, впрочем, на Варь-Егане тогда не было.

Казачков приехал в августе — наслышался у себя в Татарии про Тюмень, а Тюмень, как известно, это и Самотлор, и Уренгой, и Надым, и Сургут, и Варь-Еган. Попал на Варь-Еган. Решил оглядеться. Станков нет, людей нет, работы нет. Есть только задачи, планы, перспективы. Устроился в подготовительную бригаду. Временно, до зимы, чтоб потом рассказать, какая зима тут, в Сибири...

Впервые услыхал я о Казачкове все от того же Федора Богенчука. Прилетел я тогда в Нижневартовск один, пришел в редакцию, Федор, конечно же, говорил по телефону, принимая сводку, мне только рукой махнул: «Привет — садись!» — а сам переспрашивал:

— Казачков? Пэ Гэ? Петя-Гриша? Ясно. Сколько метров? Нет, серьезно?!

Когда телефонный диалог закончился, Федор жирно обвел какую-то цифру на лежащем перед ним листке и задумчиво произнес:

— Гляди-ка... Приехал недавно, кто такой, никто не знает, а работает из месяца в месяц так, будто всю жизнь здесь прожил... И где работает? На Варь-Егане! Знаешь, какие там структуры!

После мы наконец поздоровались, и он сказал:

— Родные мои отыскались.

— Что же ты молчал? Говорим, говорим с тобой о какой-то ерунде, а про такое... Ну тебя!

Еще с сахалинских времен я знал непростую его историю. Родился Федя в Закарпатье, и в путанице послевоенных лет его отца как «пособника бандеровцев» выслали в дальние края. В то утро, когда за отцом пришли, дома был только он да его семилетний сын. Взяли вместе с сыном. Через месяц мальчонка сел в проходящий мимо товарняк, на ближайшей станции был снят, возвращен отцу и отцом за незнание географии нещадно выпорот — поехал Федя совсем в другую сторону, еще дальше от дома. Урок пошел впрок, и следующая попытка получилась удачнее — чуть ли не тысячу километров удалось просвистеть, а после начались детдома. Он не раз пробовал искать родителей — но как?! Названия родного села он не знал, собственной фамилии толком не помнил...