Непрочитанные письма

— Лёвин едет...

Ну, а после, уже в городе, мы долго не могли угомониться, ходили из дома в дом, то обрастая новыми людьми, то теряя своих спутников, побывали у Вавилина, отдали должное его коллекции значков, навестили Метрусенко, умяли гору жареных карасей да еще пирог с нельмой не пощадили, зашли к Мовтяненко, поглядели захватывающий дух фильм про хантыйскую охоту на медведя — режиссером, оператором и продюсером фильма был Толя Мовтяненко, а сценаристом, актером и каскадером Федя Метрусенко, долго провожали Лёвина и еще дольше Китаева, хотя все было рядом, потом вместе с Лехмусом и Богенчуком, которого, мы, конечно же, разыскали, хотя было это не так уж просто, приперлись на ночь глядя к Макарцеву; жене Макарцева Геле, по-моему, это не очень понравилось, а мраморную догиню Альму возмутило до крайности; Богенчук сказал ей:

— Геть! — и тут же обратился к Геле: — Все, эту псину я забираю. Она мне нравится. — Намотав на руку поводок, он заявил: — Пошли к Алику Львову.

— Да он спит, поди...

— Как это спит! У него отгул завтра, я точно знаю, Видел его час назад.

Львов действительно не спал, но вид у него был странный — озабоченный и даже, пожалуй, встревоженный.

— Что-нибудь случилось? — спросил я, пока Богенчук с Лехмусом объясняли Альме правила хорошего тона, а та тупо рычала, опустив свою похожую на посылочный ящик морду.

— Завтра часов в десять-одиннадцать лечу в Варь-Еган, — тихо сказал Львов. — Там газовый выброс, надо отвезти комиссию.

— Мы с тобой, — решительно заявил Лехмус, мгновенно утратив интерес к догине.

— Вообще-то... — растерянно произнес Львов. — Сами понимаете... И притом — комиссия...

— А какие-нибудь грузы вы везете, Алик? — спросил я.

— Конечно. Только дело не в грузах. Места хватит. Но...

— Я не о том, Алик. Просто завтра мы с доном Альберто работаем у тебя такелажниками. Или комплектовщиками. Или грузчиками.

— Или стропальщиками, — подхватил Лехмус.

Что ж, — сказал Богенчук. — Это по-сахалински. Вариант.

На берегу тихого Агана горел костерок, клокотала в ведре уха, под сенью мощных деревьев, от которых исходил одуряющий запах смолы, уютно расположились несколько балков-вагончиков с аккуратными табличками «улица Губкина», «проспект Молодежный», «переулок Брусничный», а над ними реял плакат: «Дадим стране 100 тысяч тонн варьеганской нефти!»

Оранжевый костерок, серебряная река, голубые балки, сочно-зеленые ветви кедров — после суматошного, пыльного, нетерпеливо-деловитого Самотлора все здесь дышало покоем и умиротворенностью, и, если б не багровые всполохи над вершинами деревьев, если б не странный свистящий грохот, в равные промежутки времени вздымавшийся над рекой, можно было бы предположить, что человек наконец-то обрел себя в ладу с собой и окружающим миром. Но грохот повторялся, всполохи посверкивали над головой, и мы с Лехмусом двинулись по свежей просеке туда, откуда тянуло запахом горячего горького песка.

Перебравшись через причудливые завалы отброшенных с пути деревьев, в которых еще не иссякло живое дыхание, мы уткнулись в безымянный приток Агана: порыскав по берегу, нашли плот, а спустя пару минут и две совковые лопаты, — орудуя ими, как веслами, форсировали водную преграду и, миновав обожженную рощицу, вышли на песчаную пустошь.

Поперек наезженной трассы стояли два геофизических агрегата — лаборатория, смонтированная на шасси ГАЗ-66, и лебедка на «Урале». Вид у машин был плачевный — потрескавшаяся, пузырящаяся резина, двери распахнуты настежь, оплавленные ветровые стекла провалились внутрь разоренных кабин. Чуть поодаль прямо из колеи торчал, наклонившись, новенький холодильник «Ока-3» с оторванной дверцей, по стенкам была размазана сильно подгоревшая яичница. Вокруг в беспорядке валялись пачки стирального порошка, тарелки, кружки, закопченные весы, какие-то провода и плафоны. Стол и полдюжины стульев преграждали путь. Впрочем, дальше дороги не было — колея исчезала в кипящей воде. Из облака пара время от времени вырывался огненный шар. Обгоняя рев полусотни реактивных двигателей, он взмывал вверх и, достигнув стометровой высоты, распадался на белые, белесые, бесцветные языки пламени. Следом тяжело вздымался лохматый, неустойчивый конус воды, песка, сжиженной глины. Не одолев и половины огненного пути, вся эта разъяренная масса обрушивалась вниз, на какое-то мгновение перекрывая выход газа, и пламя тогда опадало, — но лишь для того, чтобы, собравшись с новыми силами, с яростным грохотом взлететь к небесам.

— Горит впечатляюще, — бормотал Лехмус, ловя в видоискатель миг старта пламенеющего ядра, а у ног его курились дымные струйки грифонов.

Это было все, что осталось от буровой вышки, от бурового поселка и от скважины № 100 — первой эксплуатационной скважины Варьеганского месторождения.