Непрошеная повесть

— Нет, никакой ошибки тут нет, — ответил слуга. — Зовут именно вас. С позавчерашнего дня здесь пребывает прежний государь Го-Фукакуса.

Слова замерли у меня на устах. Мы не виделись столько лет! Конечно, в глубине сердца я всегда помнила государя: в минувшие годы, перед тем как уйти от мира, я приходила к нему проститься, моя тетка Кёгоку устроила эту встречу, и я считала, что видела его тогда в последний раз в жизни… Я была уверена, что никто не может узнать прежнюю Нидзё в этой монахине, облаченной в изношенную черную рясу, иссеченную инеем, снегом, градом… «Кто опознал меня?» — думала я, все еще не в силах уразуметь, что меня зовет сам государь. Наверное, кто-нибудь из женщин свиты подумал: «А ведь похожа… Конечно, это не Нидзё, но все-таки позовем ее, дабы убедиться, что мы ошиблись…» Пока я так размышляла, прибежал еще один человек, самурай из дворцовой стражи, и принялся торопить: «Скорей! Скорей!» Больше у меня не нашлось отговорок, я пошла к павильону и остановилась в ожидании у раздвижных дверей на веранде северного фасада. Внезапно из-за дверей раздался голос: «Не сиди там, так тебя скорее могут заметить!»; знакомый голос этот ничуть не переменился за долгие годы. Сердце в груди забилось, я была не в силах двинуться с места, но государь опять сказал: «Иди же сюда, скорее!» Медлить было бы неприлично, и я вошла.

— Право, я заслужил похвалу! Сразу узнал тебя! Теперь ты видишь мою любовь… Сколько бы лет ни прошло, мое сердце не забыло тебя! — сказал государь. Он говорил еще о многом — о делах давно минувших, о событиях недавних, о том, что связь между мужчиной и женщиной, увы, неподвластна только велению сердца… Меж тем короткая ночь подошла к концу. Вскоре стало совсем светло. — Сейчас я затворился здесь по обету, нужно строго соблюдать весь устав, но мы обязательно снова встретимся как-нибудь на досуге… — сказал он вставая, снял с себя три косодэ и подал мне, говоря: — Это тебе на память мой тайный дар! Носи не снимая!

Эта любовь, эта забота заставила меня забыть обо всем — о прошлом и будущем, о мраке грядущего мира, все-все забыла я в ту минуту. Никакими словами не выразить скорбь, сдавившую сердце. А ночь меж тем безжалостно рассвела, государь сказал: «До свидания!» — прошел в глубину покоев и затворил за собой раздвижные перегородки. Как напоминание о нем остался лишь аромат дорогих курений, этот знакомый запах пропитал и мою одежду, как бы свидетельствуя, что я и впрямь была рядом с ним, совсем близко. Казалось, моя черная ряса насквозь пропахла благоуханием… Монашеская одежда чересчур бросалась в глаза, я заторопилась, кое-как надела под низ подаренные государем косодэ и покинула павильон.

Наряд златотканый
мы вместе на ложе любви
стелили когда-то -
а теперь лишь от слез бесплодных
черной рясы рукав намокает…

в слезах шептала я, унося в сердце дорогой образ. Мне казалось, я сплю и вижу сон, сон во сне… Ах, как хотелось мне остаться здесь, в храме, хотя бы еще на день, снова встретиться с государем хоть один-единственный раз! Но, с другой стороны, ведь я уже не та, что была, я превратилась в изможденную, худую монахиню в убогой черной одежде; он позвал меня, повинуясь внезапному порыву, и поэтому вынужден был ко мне выйти, а теперь, конечно, жалеет: «Позвал, не подумавши, и напрасно!…» Я должна понять это и не оставаться назойливо торчать здесь, как будто жду вторичного приглашения… Только глупая женщина способна так поступить. Разумом смирив сердце, я решила возвратиться в столицу. Нетрудно понять, что творилось при этом у меня на душе!

Мне захотелось еще раз увидеть государя, посмотреть, как он идет на молитву, хотя бы издали бросить взгляд. Из опасения, как бы черная ряса снова не остановила его внимание, я надела сверху одно из полученных в дар косодэ и стояла в толпе, замешавшись среди других женщин. По сравнению с прошлым, государь очень переменился, я с волнением смотрела на его изменившийся облик. Тюнагон Сукэтака вел его за руку, когда он всходил по ступеням в храм.

— Мне становится тепло на душе, как подумаю, что теперь мы оба, и ты и я, носим одинаковую монашескую одежду… — еще звучали в моих ушах слова, сказанные при вчерашнем свидании. О разном говорил он, вспомнил даже то время, когда я была малым ребенком, а на мокром от слез моем рукаве, казалось, остался запечатленным дорогой образ. Я покинула Гору Мужей, храм Хатимана, шла по дороге на север, в столицу, а душа моя, казалось, осталась там, на Горе.

* * *