Непрошеная повесть

На следующий день всеобщее внимание привлек военачальник Киёнага из свиты принца. Его синий с красноватым отливом кафтан на голубом исподе был сплошь покрыт вышивкой, изображавшей сосновые ветви, увитые гроздьями глициний. Такой наряд, равно как и подобающая манера держаться, вызвали всеобщее одобрение. Только было отправили его посланцем ко двору императора, как, разминувшись с ним, из дворца к наследнику прибыл от имени императора посол Тадаё Тайра. Я слышала, что на этот раз госпожа Омияин преподнесла императору лютню, а наследнику – японскую цитру. Состоялась также раздача наград и званий. Государь пожаловал Тосисаде Фудзивара старший четвертый ранг второй степени, а наследник пожаловал Корэскэ Тайра старший пятый ранг второй степени. Вельможа Санэканэ Сайондзи уступил полученную в награду лютню офицеру дворцовой стражи Тамэмити, кроме того, этому Тамэмити был пожалован младший четвертый ранг первой степени. Было много и других наград, все и не перечислить.

После отъезда наследника все кругом погрузилось в тишину. Государь собрался посетить усадьбу вельможи Санэканэ Сайондзи, несколько раз приглашали и меня, но я отказалась, ибо понимала, что, куда бы ни ехать, моя печальная участь всегда будет со мной, и на сердце у меня было горько.

Свиток четвертый (1289–1293 гг.)

Я покинула столицу в конце второй луны, на заре, когда в небе еще светился бледный рассветный месяц. Робость невольно закралась в сердце, и слезы увлажнили рукав, казалось, месяц тоже плачет вместе со мной; ибо так уж повелось в нашем мире, что, покидая дом свой, никто не знает, суждено ли вновь вернуться под родной кров…

Вот и Застава Встреч, Аусака[112]. Ни следа не осталось от хижины Сэмимару[113], некогда обитавшего здесь и сложившего песню:

Жизнь земная,
не важно, где проведенная:
в хижине обветшалой
или в замке шикарном, —
для всех закончится одним…

В чистой воде родника увидала я свое отражение в непривычном дорожном платье и задержала шаг. Возле родника пышно расцвела сакура, всего одно дерево, но и с ним было жаль расставаться. Под деревом отдыхали путники, несколько человек верхом, с виду – деревенские жители. «Наверное, тоже любуются цветением сакуры…»

Ах, вишневые деревья,
ввысь устремленные,
вы – хранители Аусаки!
Скольких путешественников
вы пленили своей красотой…

Вот, наконец, Зеркальная гора, Кагамияма, и дорожный приют Зеркальный. По улице, в поисках мимолетных любовных встреч, бродили девы веселья. «Увы, таков обычай нашего печального мира!» – подумала я, и мне стало грустно. Наутро колокол, возвестивший рассвет, разбудил меня, и я вновь отправилась в путь, а грусть все лежала на сердце.

К месту наших прежних встреч
прихожу с тяжелым от скорби сердцем —
гора не способна
сделать живым,
что в только в душе живо!..

…Дни шли за днями, и вот я добралась уже до края Мино, пришла в местность, именуемую Красный Холм, Акасака. Непривычная к долгому странствию, я очень устала и решила остаться здесь на целые сутки. При постоялом дворе жили две молодые девы веселья, сестры, родственницы хозяина. Они играли на лютне, на цитре и обе отличались таким изяществом, что напомнили мне прошлую дворцовую жизнь. Я угостила их саке и попросила исполнить что-нибудь для меня. Старшая сестра стала перебирать струны, но печальный лик и слезы, блестевшие у нее на глазах, невольно взволновали меня – казалось, в судьбе этой девушки есть нечто сходное с моей собственной горькой долей. Она поднесла мне чарку саке на маленьком подносе и стихи:

Ах, негодяйка любовь!
Твою душу она
гонит из бренного мира —
туда, куда устремился
дым над вершиной Фудзи…

Я никак не ожидала увидеть в этой глуши столь изысканные стихи и ответила:

Дым над Фудзи,
которым известны земли эти,
непрестанно уходит в небо —
это плод огня земного,
что любовью горит!..

Мне было жаль расставаться с обеими девушками, но долго оставаться здесь я не могла и снова пустилась в путь.

У прославленной переправы Восьми Мостов, Яцухаси, оказалось, что мосты исчезли, вода тоже давно иссякла. Впрочем, ведь я тоже отличалась от странника из «Повести Исэ»: он был с друзьями, а я – совсем одинока[114].

Мысли прискорбные
распластались по восемь сторон,
как лапки паучьи —
исчезли долой
Восемь Мостов…