Непростой читатель

— Я как раз над этим работаю, мэм, но было бы неплохо, если бы мы могли, скажем, выпустить пресс-релиз, в котором бы говорилось, что кроме английской литературы Ваше Величество читает и этническую классику.

— Какую этническую классику вы имеете в виду, сэр Кевин? "Камасутру"?

Сэр Кевин вздохнул.

— В данный момент я читаю Викрама Сета. Он подойдет?

Личный секретарь в жизни ничего не слышал о Викраме Сете, но счел, что имя звучит достаточно внушительно.

— А Салман Рушди?

— Думаю, нет, мэм.

— Не понимаю, — сказала королева, — зачем вообще нужен пресс-релиз. Какое дело публике до того, что я читаю? Королева читает. Вот все, что им надо знать. И я предвижу вопрос: "Ну и что из этого?"

— Читать — значит удаляться. Делаться недоступным, — продолжал Кевин. — Людям будет проще воспринять это, если в самом занятии будет меньше... эгоизма.

— Эгоизма?

— Пожалуй, мне следовало сказать "солипсизма".

— Пожалуй.

Сэр Кевин ринулся в атаку.

— Если бы мы могли связать ваше чтение с какой-то более значительной целью — например, с грамотностью народа в целом, с повышением уровня чтения молодежи...

— Мы читаем для удовольствия, — сказала королева. — Чтение не общественный долг.

— Хотя, — ответил сэр Кевин, — почему бы ему и не быть долгом.

— Каков наглец! — сказал герцог, когда она вечером пересказала ему этот разговор.

Кстати о герцоге, как на все это реагировали члены семьи? Как чтение королевы сказалось на них?

Если бы Ее Величеству приходилось готовить еду, ходить по магазинам или, что невозможно вообразить, вытирать пыль и пылесосить дом (дома), снижение уровня жизни было бы заметно сразу. Но, разумеется, ничего такого она не должна была делать. Правда, она работала с меньшим прилежанием, но это не отражалось на ее муже и детях. На чем это отражалось ("сказывалось", как выражался сэр Кевин), так это на публичной сфере. Королева заметно охладела к своим обязанностям: с меньшим пылом закладывала первые камни, спуск кораблей на воду лишился всякой торжественности, словно пускали игрушечную лодку на пруду, — дома ее всегда дожидалась книга.

Но это повергало в беспокойство персонал королевы, семья же, пожалуй, вздохнула с облегчением. Она всегда заставляла членов семьи быть на должной высоте, и годы не сделали ее более снисходительной. А вот чтение сделало. Теперь она чаще предоставляла родных самим себе и совершенно им не досаждала. Семья приветствовала книги, кроме тех случаев, когда ее членам читать приказывали, или когда бабушка настоятельно хотела поговорить о книгах, интересовалась, какие у ее внуков литературные пристрастия, или, самое худшее, вкладывала в руки книгу, а потом проверяла, прочитана ли она.

Родные часто находили королеву в уединенных местах ее различных жилищ, в очках, с книгой рядом лежат блокнот и карандаш. Она ненадолго отрывалась от чтения и в знак приветствия рассеянно поднимала руку. "Что ж, я рад, что она счастлива", — сказал герцог, шаркающей походкой проходя по коридору. И действительно, она была счастлива. Она любила чтение как ничто другое и проглатывала книги с удивительной быстротой, но вряд ли кто-нибудь, кроме Нормана, этому удивлялся.

С самого начала она ни с кем не обсуждала прочитанные книги, тем более что так поздно вспыхнувший энтузиазм, хотя и не бесплоден, но может показаться смешным. Как если бы она, думала королева, вдруг воспылала страстной любовью к Богу или к георгинам. В ее возрасте, подумают люди, стоит ли беспокоиться? Но для нее самой не было ничего серьезнее, она относилась к чтению, как некоторые писатели к своему труду, — писать, когда невозможно не писать, — в позднюю пору своей жизни она выбрала чтение, как другие выбирают писательство.

Правда, в самом начале она читала с трепетом и некоторым смущением. Неисчерпаемость книг приводила ее в замешательство, она не представляла себе, как двигаться вперед, у нее не было никакой системы, просто одна книга вела к другой, и зачастую она читала две-три одновременно. На следующем этапе она стала делать записи и с тех пор всегда читала с карандашом в руке, не подводя итоги прочитанному, а просто переписывая поразившие ее фрагменты. Только по прошествии года она стала время от времени записывать собственные мысли. "Литература представляется мне, — писала королева, — огромной страной, и я совершаю путешествие к ее дальним границам, но вряд ли сумею их достичь. Я начала слишком поздно. Мне никогда не наверстать упущенного". Затем (не связанная с предыдущим мысль): "Этикет не догма, но растерянность, замешательство — хуже".

Чтение повергало королеву в печаль, и она впервые в жизни почувствовала, что многое в жизни прошло мимо нее. Она прочитала одну из биографий Сильвии Плат и осталась довольна, что такое ей не довелось пережить, но, читая воспоминания Лорен Бэколл, не могла отделаться от ощущения, что миссис Бэколл родилась под счастливой звездой, и, к своему удивлению, обнаружила, что завидует ей.