Непростые истории 2. Дороги звёздных миров

– Папа! – голос дочери звенел на грани истерики. А может, уже за гранью. Это у Эльки-то, спокойной, деловой, скрытной. Даже в день свадьбы разруливающей по телефону проблемы на работе.

– Папа! Я беременна!

– Сколько недель? – в нём сразу проснулся врач. – Что-то не в порядке? Приезжай в больницу. Мы пойдем к Грибову. Или к Лурье.

– Восемь. Я в порядке! Нет, не в порядке! А вдруг он родится этим? Ну, этим. Иродом. Ты должен знать, какая сейчас вероятность. Неофициальная. По твоим больничным каналам.

– Двенадцать процентов, – он никогда не умел врать.

В трубке болезненно охнули:

– Уже двенадцать? Я не могу так. Не могу без полной уверенности. Что мне делать?

Как будто он знал. Как будто кто-нибудь знал в этом вдруг слетевшим с катушек мире. Аборт он мог бы организовать у кого-нибудь из коллег. Быстро. Безопасно. Безболезненно. А если через месяц вероятность возрастёт до пятнадцати? А через шесть – до двадцати пяти? Останется тогда у Эльки хоть какой-нибудь шанс? У других девочек – останется ли?

Ещё пять лет назад никто знать не знал о синдроме Ирудo. Теперь не знают только умалишённые. А может, и они уже знают.

– Аркадий Александрович, – дверь на потайной балкончик приоткрылась, – у Голубевой уже потуги начались.

– Иду, – Бочаров потёр потный, несмотря на холодную погоду, лоб и вышел в больничный коридор.

Бочаров привычными, отработанными до автоматизма движениями влез в бахилы, вымыл руки, натянул латексные перчатки.

Голубева – молодая, обширная, голосистая – несмотря на эпидурал, кричала, не жалея лёгких. Рядом суетилась медсестра.

– Всё хорошо, – успокаивающе начал Бочаров, – все идёт как надо. Всё уже почти кончилось. Сейчас по моей команде начнём тужиться. Как можно сильнее. И всё у нас будет прекрасно.

Совершенно ошалевшая от важности момента Голубева ничего не ответила, только вцепилась в простыню потными руками.

Через двадцать минут он принял в окровавленные ладони красного, сморщенного как сухофрукт, вымазанного слизью младенца.

«Без разрывов обошёлся», – мысленно похвалил себя Бочаров и хлопнул новорождённого по попке.

Новорождённый молчал.

«Это ещё ничего не значит», – подумал Бочаров и передал младенца педиатру Бианкину – проводить тесты по шкале Апгара.

Дыхание… Сердцебиение… Рефлексы…

– Всё в порядке? – тревожно спросила уставшая распаренная роженица.

Бочаров бросил быстрый вороватый взгляд на Бианкина. Тот виновато улыбнулся и едва заметно качнул головой. Бианкин безошибочно определял синдром Ирудо у новорождённых. На глазок. Когда они ещё ничем не отличались от обычных детей. Как это ему удавалось – одному богу известно. Такое пока не получалось даже у самого совершенного оборудования.

– Ребёнок здоров, не волнуйтесь, – туманно ответил роженице Бочаров. – Сейчас дадим его вам. Покормите.

– Второй за день, – сказал в ординаторской вечно растрёпанный Бианкин, сжимая в руках кружку чёрного, как душа Кощея, кофе. – Скоро для них надо будет второй бокс открывать.

Они. Дети с синдромом Ирудо. Японского доктора с оттопыренными, похожими на вареники ушами, хорошо теперь узнаваемыми во всём мире. Ещё пять лет назад их не было. Не ушей – детей с синдромом.

Детей Ирудо. С лёгкой руки одного из телевизионных шутников прозванных Иродами. Сейчас на эту тему никто уже не шутил.

Их стало слишком много.

Похожие. Тонкие, высокие – выше сверстников – с бледной в синеву незагорающей кожей. Непропорционально вытянутые лица, глаза с расширенными зрачками, треугольные лбы. Точно сошедшие с полотен Эль Греко.

Они молчали. Всегда. Ни единого слова. Ни единого звука. Взгляд, устремлённый в никуда, как бывает у слепых.

Они могли часами сидеть, уставившись в пространство. Нe есть, нe спать, нe моргать даже. Просто мороз по коже.

Они были совершенно безобидными, не становились агрессивными, не крушили всё вокруг. Но их боялись, ими брезговали. Как боятся и брезгуют всем непохожим, выходящим за рамки приличия. Как беду, неожиданно постучавшуюся именно в вашу дверь.

А люди? Люди приспосабливаются ко всему. Кто-то отказывался от новорождённого ещё в больнице, заподозрив неладное. Кто-то, сцепив зубы, выполнял родительские обязанности. Кто-то просто любил. Своего, долгожданного, самого-самого.

Клиника Трищенко и Брукина трубила по всем телевизионным каналам, что готова сделать человека из любого Ирудо. Таблетки, уколы, примочки из ослиной мочи – всё шло в дело. Многие отказывались заводить детей. Малышня оказалась на вес золота. За каждого карапуза государство платило молодым семьям немалые деньги. И жизнь продолжалась. Жизнь всегда продолжается.

Бочарову нужно было в больницу к двенадцати. Он поздно встал, долго и с наслаждением плескался в душе, торопливо выпил чаю, пометался немного в поисках чистой рубашки, сгрёб со шкафа ключи от машины.

Солнце нежно грело макушку. Сладко пахло молодой листвой, по земле белым ковриком стелился тополиный пух.

Первые самые дисциплинированные мамы уже вывели малышей во двор. Над детской площадкой стоял цыплячий гомон. Юный боец уличного фронта не рассчитал разбег и врезался Бочарову белобрысой головой в живот.