Непростые истории 2. Дороги звёздных миров

Для такого большого существа ножки были маленькими – толщиной с нашу березу, но короткие – не больше метра. И как он на них ходит-то?

– Перебинтую, ладно? – зачем-то спросил я.

Барашек, – а монстр был очень похож на огромного барашка в помеси с медузой – незамедлительно ответил:

– Бин… – он немного замешкался, – туй…

Ух ты, он еще и морфемы распознал! Теперь я не сомневался, что передо мною разумное существо. Биолог Герман плясал бы от счастья – первый же контакт! Но добраться до своих оставалось мечтой.

Я сломал две толстые ветки, насобирал листьев, каждый из которых мог бы с успехом заменить крыло походной палатки, каких-то ползучих растений, подобных земным лианам. Соорудив немудреные шины, я вновь очутился перед мордой «барашка»:

– Как ты, малыш?

– Есть только миг между прошлым и будущим, – пропел «малыш» величиной с четыре шкафа, но трудно иначе называть существо, которое ты практически спас. Барашек неуверенно добавил: – Именно он называется жизнь.

– Ты прав, – расчувствовался я, – все же кто ты?

– Все же я дуль.

Дуль… Понятно, что ничего не понятно.

– А ты? – спросил барашек.

– Я? Человек – Тим, Тимофей.

– Ты един в трех?

– Нет, не бери в голову, просто Тим. – Вот бы сюда лингвиста Марту, она бы вмиг нашла с ним общий язык.

– Простотим, – малыш вдруг по-земному захныкал, – есть хочу…

Я, между прочим, тоже.

Сухой паек барашка не устроил, мандариновый компот пришелся по вкусу, но что такое два литра для такой туши? С трудом проглотив саморазогревающиеся консервы, я огляделся – и чем его кормить?

Он помог, указав лапкой на разлапистый куст. Я сорвал. Барашек устроил нечто в виде плача. Да что такое? Из невразумительных объяснений я все же понял, что должен перетереть эту флору. Это как? Я попрыгал на сорванном кусте, потоптался, задом даже поприминал, ругаясь про себя, измочалил, короче, всю листву, но именно в таком виде куст употребился монстриком на ура…

Несколько суток по земному времени барашек не мог тронуться с места. О чем мы только ни говорили! Я рассказывал ему о Земле. Рисовал в блокноте города, дома, портреты, вещи… космический корабль…

Помню беседу о государствах – ну никак он не мог понять, что такое «страна», «власть», «деньги». О политике малыш сделал странный вывод:

– А… когда ты имеешь то, чего нет у других, но что им нужно, и при помощи этого ты просишь их сделать то, что нужно тебе?

Я сомневался насчет «просишь», однако поправлять не стал, больно тема скользкая для обсуждения разными формами жизни.

Не менее интересным был разговор о родителях. Я скучал отчаянно не только по команде корабля, но и по Земле, по маме и отцу, которых давно не видел, а потому часто их рисовал.

– Мама – это то, от чего ты отделился, – как-то заметил малыш. – А папа кто?

– Папа? Ну… это… человек, помогающий отделиться, – почему-то сведения о хромосомах не представлялись мне важными. – Он потом помогает отделенному существу расти, развиваться. Если только способен, да… – запинаясь, ответил я.

– Ты папа? – передние лапки барашка сплелись в восхищенном жесте.

– Нет, я еще… нет.

– Но ты же мне помогаешь развиваться?!

– Ах, в этом смысле? Ну, наверное.

– У меня нет папы, – глаза барашка увлажнились, – и ни у кого нет.

Надо сказать, я мало понял из того, что он рассказывал о своем обществе, ведь малыш пользовался лишь моими словами. И фраза «у нас мама – капитан политики сущего» мне ни о чем не говорила.

Он долго не мог понять, что такое «имя», в его разумении значения слов «человек» и «Тим» оставались едиными. Когда же малыш уяснил, что Тим, и Марта, и Сергей, Ян, Герман – слова, принадлежащие только их носителю (я умолчал, что они могут и повторяться), он пришел в восторг, стал издавать странные квохчущие звуки. Так я понял, что барашек умеет смеяться.

– Меня зовут Дуль, Дуль меня зовут… Человек Тим не забыл? – спрашивал малыш время от времени, озабоченно склонив огромную голову и шевеля ушами. Я заверял его в этом, и он счастливо вздыхал, обдавая меня запахом травы.

Иногда Дуль капризничал и требовал мандаринового компота. Убедившись, что я его не вырабатываю, он начинал хлюпать носом, и я переводил разговор на другое.

Немало волнений вызывали истории о живописи. Барашек не представлял, что такое «художник», а когда понял – восхищению не было предела. Он пробовал рисовать в блокноте, но, кроме вихлястых линий и закорючек, у него ничего не получалось. Малыш снова начинал плакать, а я принимался его кормить, потому что вид голубых печальных глаз лишал силы воли.

Если я правильно посчитал, Дуль был старше меня лет на сто, но по меркам этой планеты – малышом, по земным – лет пяти, не больше, однако смышленый не по годам (или не по земному, наверное). Дуль запоминал мгновенно слова, вычленял морфемы и строил словоформы, ассоциативное мышление тоже не было ему чуждо, как и логика, иносказания он расшифровывал мастерски, и ему ничего не стоило бы писать стихи, если бы он захотел…