НепрОстые

Еще помню, что она всегда учила нас складывать вечером одежду так, чтобы среди ночи быть готовым к чему угодно за какую-нибудь минуту. Даже в потемках и на ощупь. Стена подвала в нашем доме была так же исписана датами авиационных налетов с бомбардировками, как и последняя страница бабушкиного молитвенника, где множились реестры утрат, за души которых нужно помолиться. Дело не в каких-то вещах, реликвиях и обиходных памятках.

Потому что бабушка оказалась гораздо более щедрой в том, что можно считать наследством.

Бабушка подарила мне этот город. Куда бы я ни пошел, тепло ее перед-тем-пребывания уже меня греет. Дом, в котором она родилась, оказался филиалом художественного музея. Школа, где она училась, возле базарчика, где я покупаю продукты, ее бывшая гимназия – напротив моей бывшей школы. Дом, в котором она поселилась – в том квартале, где я прожил всю свою жизнь. И так далее. Не говорю уже про улицы, по которым она ходила.

То же самое происходит во Львове. Хотя и не с таким напряжением.

Жаль, что я еще никогда не был в Вене. Она жила там много лет. Но знаю, что, попав туда когда-нибудь, не буду чувствовать себя чужим. Что-то да узнается, где-то почувствуется какое-то тепло. Такое уж я получил наследство.

9.

Иногда я даже не могу спокойно выпить утренний кофе.

Сажусь на ступеньки. Сажусь на ступеньки своего горного дома, чтобы попить утреннего кофе. И иногда не могу спокойно это сделать. Или это возрастное, или особенность натуры, но то, что я вижу – не в чистом виде то, что я вижу. Сижу на ступеньках и вижу больше, чем следует. Я вижу маленький кусочек мира, который есть весь мир. Вижу сад, заросший молодыми яблонями, которые разрастаются и заслоняют собой все больше мира. Эти деревья посадил папа. Совсем недавно. В середине восьмидесятых. Это недавно, несмотря на то, что прошло уже почти двадцать лет. Этот сад сильно изменил все возможности видения. От дома теперь почти не видно путей. От путей, с поезда, видно теперь только крышу дома. И я вижу силуэты. Вижу то, что можно было бы назвать призраками.

На самом деле, глядя на то, что видно с порога, и зная, что здесь происходило, иногда представляешь себе, как те люди двигались на этом участке ландшафта.

Эти пути, которые за садом, когда-то положили итальянцы. Почему-то было решено, что именно они лучше всего прокладывают железнодорожное полотно в горной местности, их инженеры выискивали каждый удобный поворот между холмами и оврагами, чтобы проложить железную дорогу от Станиславова до Рахова. Рабочие, наверное, приходили к домам, к колодцам. Рабочие, наверное, просили напиться по-итальянски. Еще они как-то должны были проводить свободное от работы время. Говорят, что именно итальянцы принесли в наши горы всяческие любовные болезни. Итальянцы умели прокладывать туннели. Проложенные ими пути навсегда изменили звучание нашей горы. Когда едет поезд, дом прямо трясется. Особенно это слышно ночью. Когда-то из одного паровоза вылетела искра, которая упала на кровлю старого семейного дома. Место, где он стоял, я тоже вижу. Тот дом сгорел без всякой войны.

Войны, по крайней мере две мировые, происходили почти во дворе. В лесу, который справа, была та система укреплений, на которую направлялось то, что позднее было названо Брусиловским прорывом. А еще я вижу мост, построенный на месте того моста, который в свое время подорвали ковпаковцы перед тем, как провести свой настоящий бой, в котором их уничтожили. Могу себе представить, что происходило на наших огородах во время всех этих мировых войн. Из огорода каждый год – до самого начала восьмидесятых – вылезали весенние гильзы, выстрелянные из разных типов оружия. Сорок и семьдесят лет назад.

А еще перед тем, как от поезда сгорел старый дом, на всех этих огородах происходили грандиозные вече радикальной партии. Одно из них описано в определенном номере «Дела» как самое большое в крае, на нем выступали Лагодинский, Шекерик-Доников, Марко Черемшина и тогдашний хозяин этих огородов.

Из-за того, что мост потом подорвали, еще несколько лет импровизированные станции работали на двух берегах большущего оврага, который я тоже вижу. Один поезд доезжал до пропасти, пассажиры переходили по тропинкам через речку и загружались в другой, ехавший до самого Рахова. Потом, конечно, построили новый мост, а обломки старого виадука создали замечательные плесы на горной речке. Слева я могу смотреть на горно-лесную страну, откуда эта речушка вытекает, а справа – на правый высокий берег Прута, куда она впадает. Кроме прутского каньона, на той стороне видно еще начало покутско-косовских Карпат, видно тот хребет, за которым Коломыя, Яблунев и другие интересные места.