Непрожитая жизнь

– Вот мы и в зале древнегреческой скульптуры, – провозглашает Пьер, как только перед нами предстают прекрасные, точенные статуи, изображающие фигуры мужчин и женщин.

– Греки, конечно, ценили эротику, – произносит он, рассматривая полуголые женские статуи. – Но почему они до такой степени уменьшали мужское достоинство? – недовольно спрашивает он. – И почему никто не говорит о дискриминации? Женская грудь изображена в прекраснейшем виде… Чертовы скульпторы.

Мы прыскаем от смеха и подходим ближе к статуе Венеры.

– А чем вообще она знаменита? – спрашивает Капюсин, разглядывая ее. – Я имею в виду, здесь столько статуй, почему ее выделяют?

– Ее нашли на острове Милос в 1820 году, а сделана она 130/100 лет до н. э. Греки ценили в статуях движение, таким образом они могли демонстрировать мускулатуру. Мышцы этой статуи напоминают скрученную спираль, – Рафаэль указывает подбородком в сторону Венеры. – Пракситель, скульптор, тут превзошел самого себя. Но самое главное – в ней есть тайна, – оборачиваясь к Капюсин, говорит он. – Человечество любит загадки, и вот уже сотни лет люди строят теории и догадки относительно ее рук. Никто из ныне живущих на земле не знает, какими они были… Ты только вдумайся, никто не знает и никогда уже не узнает.

– А какие есть теории? – спрашиваю я.

– Венера – богиня любви, она могла эротично прикрываться или держать в руках яблоко – символ новой жизни.

– Эротично прикрываться? – переспрашивает Пьер. – Однако, какая игривая женщина, – поигрывая бровями, заявляет он, и мы смеемся.

– Они точно знали толк в красоте тела, – бормочет Квантан.

– Да, я помню ту историю про суд, – с усмешкой начинает Пьер. – В общем, дело было в древней Греции, судили женщину, не помню всех подробностей. Помню только, что ее адвокат, проигрывая процесс, сорвал с нее тунику и воскликнул: «Вы правда думаете, что такая красота может быть виновна?!» И что вы думаете? Девушку оправдали, и это не выдуманная история. Наверно, у нее была грудь, как у тебя, Капюсин, – заканчивая историю, подмигивает он.

Капюсин фыркает, Квантан качает головой, Рафаэль пребывает в своем собственном мире, а Пьер широко улыбается. А я думаю о том, что хочу, чтобы так было всегда. Хочу, чтобы на свете были вещи, которые не меняются, как, например, эта статуя в Лувре, которая будет стоять тут, когда нас уже не станет. И новые поколения придут на нее смотреть, и точно так же, как мы, будут гадать, что именно держала в руках Венера, и как именно она прикрывалась.

– Кстати, а какие у нее вообще параметры? – интересуется Пьер серьезным тоном.

– 89-69-93,– отвечает Рафаэль.

– Неплохо, – оценивающе кивает Пьер, – ну что, мсье чувствительность, какая наша следующая остановка?

– Назовешь меня так еще раз, и я тебе врежу, – заявляет Рафаэль, а Пьер смеется:

– Я ждал эту реплику еще вчера, Раф, ты стареешь.

– Скорее взрослеет, тебе бы тоже не помешало, – бурчит Квантан.

Рафаэль поворачивается к нам:

– Есть одна картина, которую я бы хотел вам показать, вы не против романтизма?

Капюсин подходит ближе к нему и кивает:

– Показывай все, что хочешь.

Мы идем в зал французской живописи в поисках романтизма, который шокирует до глубины души каждого из нас. Рафаэль приводит нас к картине Теодора Жерико «Плот Медузы».

– На картине изображен плот, который построили после крушения судна «Медуза», – задумчиво говорит он. – В верхней части полотна – живые люди, которые размахивают тряпками, чтобы привлечь внимание тех, кто на корабле, и спастись. Заметьте, тряпки белые. Белый – цвет надежды. Вы только посмотрите, как эмоционально художник передает их надежду. Их отчаянное желание спастись. Практически у всех руки подняты вверх, к той самой надежде, к тому спасению, о котором они мечтают и молятся…

В нижней части картины – трупы. Почти у самого края плота среди них сидит единственный живой человек, он склонился над мертвым телом сына, он не смотрит в сторону надежды, в сторону спасения. Его ничего не интересует. Он смотрит в никуда. Загляните в его глаза, они стеклянные, пустые, безжизненные. Он и есть сама безнадежность…

Мы молчим, затаив дыхание и проникаясь работой художника. От глубокого голоса Рафаэля по моему телу бегут мурашки…

– Картина 1819 года, – продолжает он. – И она положила начало романтизму. Главная идея романтизма – не что-то любовно-красивое, а эмоции во всех видах, со всеми их возможными и невозможными гранями. Сюжет реален, судно «Медуза» действительно затонуло тогда у берегов Сенегала и сто сорок выживших попытались спастись на плоту. В живых осталось пятнадцать, и виной тому каннибализм.

По моей спине бежит холодок.

– Сколько эмоций в одном полотне, – шепчу я.

Рафаэль отрывает взгляд от картины, смотрит на меня, и я тону в его черных глазах.

– Что-то еще скажешь?

– Картина завораживает, пугает, и… – я запинаюсь, подбирая правильные слова.

– И? – переспрашивает он.

– И это прекрасно, – глубоко вздохнув, отвечаю я ему.