Нептун (ЛП)

Мой дедушка-полурыба умеет читать? Что? Как?

— Гм. Хорошо, я могу немного увеличить масштаб. — С движением моих пальцев Чаттануга и ее пригород теперь занимают весь экран. Я не могу не заметить, что Чаттануга находится на приличном удалении от Атлантического океана, так что мне приходится передвигать карту несколько раз. Мое любопытство собирается разразиться градом вопросов.

Дедушка изучает меня еще несколько мгновений, как будто обдумывает, должен ли он рассказать мне. Или, может, он пытается решить, с чего начать. Но, пожалуй, ему следует поспешить, пока я не взорвалась от любопытства.

Наконец, он вздыхает.

— Эмма, ты еще не слышала моей истории— что я сделал, когда исчезла твоя мать.

Впервые хоть кто-то из мира Сирен произнес слово «исчезла» вместо «умерла», говоря о том, что случилось с моей матерью на минном поле много лет назад. По крайней мере, сейчас, когда ее нашли, они говорят «когда я думал, что она была мертва».

Я слышала разные варианты этой истории. Первый, с точки зрения Грома, мне рассказал Гален: маму разорвало на куски в результате взрыва на минном поле и все предположили, что она мертва. Затем мама заполнила пробелы этой истории со своей точки зрения на произошедшее в тот роковой день: она каким-то образом выжила, затем вышла на берег, встретила моего отца и… затем родилась я.

Но иногда в историях не просто дыры и пробелы, ожидающие, когда их заполнят. У историй, реальных историй, также есть слои. Слои, сложившиеся на протяжении веков и нескольких поколений. Прямо сейчас эти слои я вижу запечатленными на лице моего деда.

— Я поступил, как поступил бы любой отец, если у него пропал ребенок, — продолжает Антонис. — Я отправился на ее поиски.

И вот к истории добавилась еще одна версия. Версия, которой мог поделиться только Антонис.

Он смотрит на меня, пристально изучая мою реакцию. Я не знаю, чего он ожидает, поэтому отвожу взгляд в сторону, зарываясь ступнями в песок, словно для меня это самая важная задача на планете.

Довольный увиденным, старый монарх откашливается. Похоже, ждет моего ответа.

Я вздыхаю.

— Да, я знаю. Они рассказывали, что твои Ищейки вели поиски на протяжении долгого времени.

Дедушка кивает. — Так и есть, юная Эмма. Я отправлял поисковые группы Ищеек, в темные и светлые половины дней. Я заставлял их вести поиски в любое время. И возвращаясь каждый раз, они приходили ни с чем.

Я уже знаю все это. Мы уже анализировали все много раз. «Возможно моему дедушке просто нужен кто-то, чтобы выговориться», решаю я. И то, что он выбрал меня — большая честь. Особенно из-за того, как звучит его голос, сжимая каждое слово, которое наполняется эмоциями. Для него тяжело говорить об этом. Но он вновь открывает старую рану, которая едва затянулась, чтобы рассказать мне. Только мне.

— Они вернулись ни с чем, и я начал терять надежду, — продолжает он. Антонис откидывается на руку, глядя на волны, набегающие на берег перед нами. — До тех пор, пока однажды один из моих самых надежных и талантливых шпионов, Барук, не пришел ко мне. Он поклялся на наследии Посейдона, что почувствовал пульс твоей матери, хоть тот был слабым и неустойчивым. Приходил и уходил так быстро, что за ним невозможно было угнаться, даже для него. Иногда его тянуло в сторону восхода солнца, иногда — в сторону заката. Мы выяснили, что она, должно быть, плыла по течению.

Ну и ну, всего этого я не знала. Не иначе как у меня отвисла челюсть.

— Гром рассказывал то же самое — что иногда чувствовал ее пульс. Он говорил тебе?

— Конечно же, нет, — мрачно отвечает Антонис. — Так же, как и я не говорил ему. Ты должна понять, Эмма, я не знал, что произошло между Громом и моей дочерью. Я знал лишь, что она пропала, а он там был. Нет, я не говорил ему. Я не говорил никому. — Дедушка замолкает, мудрое любопытство танцует в его глазах. — Конечно, если бы твой друг Тораф родился раньше, я, возможно, нашел бы подход к дому Тритона, чтобы воспользоваться его талантами выслеживания. Еще не было равных ему, ты это знаешь.

Я киваю. Грустно от того, как много возможностей давалось им снова и снова, чтобы поделиться информацией и объединиться в поисках моей матери. Поступи они так, и меня бы здесь сейчас не было. Тем не менее, я понимаю всю тяжесть сложившихся тогда обстоятельств. Если мой дедушка ждет ответа от меня, сочувствия или еще чего-нибудь, то не дождется. Я знаю, что история еще не окончена, и не хочу, чтобы он прекратил ее рассказывать.

Он, кажется, это понимает.

— Через несколько дней ее пульс исчез. Барук поверил в ее смерть. Я же отказался с этим смириться. Он решил, что я обезумел, просил меня позволить ей уйти и отпустить ее. Но я не смог, как ты видишь. Налия была для меня всем. В конце концов, я приказал, чтобы Барук указал мне направление, где он в последний раз ощутил ее. Я знал, что она уже могла погибнуть. Но я также знал кое-что еще о своей дочери, юная Эмма. Кое-что, чего она не осознает по сей день. У Налии всегда была тайная любовь к людям.