Нептунова Арфа

К тому времени подготовка пилотов космических кораблей значительно упростилась. Если для кораблей «Джемини» и «Аполлон» она длилась тысячами часов, то уже для «Спейс Шаттл» она сократилась до восьмисот-девятисот, а в проекте «Возничий» - до двухсот с небольшим. Но и за это время из шестисот кандидатов в отряде осталось лишь шестьдесят. Стентон оказался в их числе. Возможно, будь подготовка более длительной… Впрочем, нет. Ведь и так всех их осматривали десятки специалистов, они крутились, качались и тряслись в десятках тренажеров, но…

Первый же полет оказался для Стентона последним. Одно дело вести истребитель по кривой невесомости, и совсем другое, когда невесомость длится… Стентону хватило двадцати четырех часов. На вторые сутки его в полубессознательном состоянии эвакуировали на Землю. Он оказался первой - и единственной пока - жертвой заболевания, вошедшего в космическую медицину как «синдром Стентона»… Впрочем, от такой славы радости Стентону было мало.

Черное небо… Несколько часов видел его Стентон. Столько лет усилий - и несколько часов… А потом месяцы в госпиталях, месяцы безделья, на смену которому пришла служба сперва на самолетах, а потом на дирижаблях «Транспасифика».

Черное небо оказалось недоступным. Может быть, единственно недоступным в жизни, но зато и единственно желанным. И голубое так и не смогло его заменить.

А теперь, возможно, придется распроститься и с голубым… И что тогда?

- И что же будет? - спросил Захаров.

- Вы телепат?

- Временами. Так что же?

- Не знаю, - сказал Стентон. - Все равно. Без дела не останусь. Вернусь в Крестед-Бьютт и открою гриль-бар. Как Барни. «У неудавшегос космонавта». Прекрасное название, не правда ли?

- А почему вы не остались работать на Мысе? Или в Хьюстоне? В наземниках, естественно.

- И провожать других наверх? Нет, это не для меня. Я хочу летать. Сам, понимаете, сам.

«Я бы умер от зависти, - подумал Стентон. - Но в этом я тебе не признаюсь».

- Это я понимаю, - сказал Захаров. - Знаете, Стентон, Джулио тоже было трудно у нас в Патруле. После атомных лодок наши патрульные - труба пониже и дым пожиже, как говорится. В десять раз меньше, в десять раз тихоходнее… И все же лучше, чем на берегу. Так он считал.

- Он остался моряком и в Патруле. А я на дирижабле не осталс космонавтом, адмирал. Это плохая аналогия.

Захаров кивнул.

- Моряком он остался, правда. Только вот каким? Вы знаете, Стентон, как это - стоять на мостике корабля? Не судна, но корабля? Корабль - это не оружие. Не дом. Не техника. Корабль - это ты сам. Это ты сам на боевых стрельбах идешь на сорока пяти узлах, и мостик под ногами мелко-мелко дрожит от напряжения и звенит, и ты сам дрожишь и звенишь…

Захаров замолчал. Ему не хватало слов, слова никогда не были его стихией.

Стентон внимательно посмотрел на него.

- А вы поэт, адмирал… - В этих словах Захаров не почувствовал иронии.

- Нет, - сказал Захаров. - Я моряк. И Джулио был моряк.

Стентон помолчал немного.

- Кажется, я понимаю…

- Вы должны это понять, Стентон. Можно порезать корабли. Можно видеть, как режут корабли. Я видел. Мой «Варяг» был лучшим ракетным крейсером Тихоокеанского флота. И его резали, Стентон. Резали на металл. Я плакал. Это не стыдно - плакать, когда погибают люди и корабли. Флот можно уничтожить. Это нужно было сделать, и я рад, что это сделали при мне, что я дожил до этого. Не удивляйтесь, Стентон, я военный моряк, и я лучше вас могу себе представить, что такое война. И больше вас могу радоваться тому, что ее не будет. Никогда не будет. И военного флота никогда уже не будет. Но моряки будут. Будут. Потому что моряк - это не форма одежды. Это форма существования. Они могут быть и на море, и на суше.

- И в небе, - сказал Стентон. - В черном небе.

Захаров отхлебнул из стакана. Боль снова медленно поднималась от шеи к затылку. Сколького же теперь нельзя! Нельзя волноваться, нельз переутомляться, нельзя… Плевать, сказал он себе. Плевать я хотел на все эти «нельзя». Он поставил стакан и, опершись на стол локтями, в упор взглянул на Стентона.

- Да, - сказал он. - И в небе. И в черном, и в голубом.

Народу в баре заметно прибавилось. Захаров взглянул на часы. Пора.

- Когда вы улетаете? - спросил он.

- Не знаю… Сегодня вечером сюда подойдет другой дирижабль, мы перегрузим все на него - фрахтовщики в любом случае не должны страдать. Завтра прилетит комиссия. Объединенная следственная комисси «Транспасифика» и АПГА…

- Простите?

- АПГА - ассоциация пилотов гражданской авиации. И будут нас изучать под микроскопом. Сколько? Не знаю…

- Ясно, - сказал Захаров. - Что ж, если у вас выдастся свободна минута, Стентон, прошу ко мне. Сегодня и, по всей вероятности, завтра буду здесь. Впрочем, насчет завтра точно не знаю, может быть, мне придетс улететь. Но пока я здесь - буду рад вам. Посидим, попьем чаю. Правда, приличного не обещаю, маврикийский, как видите, кончился, а цейлонский - не то, не то… Но все-таки… И поболтаем.

- Спасибо, - сказал Стентон. Он был уверен, что не воспользуетс приглашением. - Я не знаю, как у меня будет со временем, но постараюсь.