Непуганое поколение

Александр Дубравин уже с первого курса понял специфику своего дела и стал учиться ему на практике. Сотрудничать с газетами. Подвигло его к этому не только похвальное желание учиться журналистике настоящим образом, но и денежная, точнее, безденежная ситуация. Стипендия у него, как у отличника, была повышенная. Аж пятьдесят рублей. Двадцатку в месяц присылали родители. Остальное до прожиточного минимума надо было добывать в поте лица своего. Что все студенты в общаге и делали. Илюшка дежурил в пожарной охране. Мирхат рисовал плакаты. Витька Кригер печатал фотографии. Сашка Рябушкин фарцевал джинсами. Ну а Дубравин определился: «Если хочу быть настоящим журналюгой, то должен добывать свой хлеб пером». Он отказался подрабатывать грузчиком или строителем, а стал писать заметки. Сначала Витек снимал, а Сашок делал подписи и текстовки. Так, в четыре руки, и начали они молотить гонорары. Уже через год выяснили, где платят больше, а куда лучше не соваться. А платили хорошо за литературный труд не в самых известных газетах и журналах, а в разного рода ведомственных изданиях.

На каникулах он ездил в родную область, где уже трудился фотокорреспондентом немецкой газеты «Freundschaft», что значит «дружба», его одноклассник и соперник Андрей Франк. Он и познакомил его с немецкими мастерами пера, редакция которых к этому моменту тоже перебралась в столицу Казахстана и заняла один из этажей Дома печати, что возвышается возле азиатского «зеленого базара». Газеты и стали тем источником, из которого постоянно капал в его тощий студенческий карман тоненький денежный ручеек.

А летом в стройотряд. Потом к ней. Ах, лето! Какое оно было счастливое для него. То лето. Он тогда только-только закончил первый курс и, охваченный любовной горячкой, примчался в Жемчужное. И им было так хорошо, как бывает только в двадцать с хвостиком…

Жара. Июль. Теплый неподвижный воздух, настоянный на травах и хвое. Ночные купания голяком в теплой темной воде. Под звездами. И встречи. Торопливые встречи в тиши.

Тот вечер тоже показался сначала теплым и ласковым. До тех пор пока неожиданно и словно неизвестно откуда не налетели, не наехали на луну и звезды темные тучи.

Небо нахмурилось. Ветер пробежал по верхушкам деревьев. Стало прохладно так, что на открытых участках кожи появились пупырышки. Вот-вот пойдет дождь.

Чтобы согреться, Галка прижалась, облипла его всем телом.

Но ясно, что так они продержатся недолго. А где укрыться от дождя? Негде! Только дома. Дубравин предложил:

– Давай прямиком по тропинке к нам через лес.

Легко сказать. Да не просто выполнить из-за тьмы египетской, которая окутала землю. Они вышли на тропинку. Сделали несколько шагов. И потерялись в кромешной лесной тьме.

А сверху, словно торопя их, звонко ударили по листочкам первые крупные капли холодного дождя.

Надо было что-то делать. И тогда Дубравин легко взял ее на руки и по влажной лесной тропе, на которой ноги разъезжались в разные стороны, смело пошел вперед. Она прижалась к нему теплым доверчивым телом, крепко обхватила его за крутую шею и так замерла в объятиях.

Глаза никак не могли привыкнуть к темноте. И он шел наугад, на ощупь до тех пор, пока прямо над их головами не лопнул гром. И не полыхнула аспидным синим цветом низкая молния. В этот миг Шурка наконец увидел тропинку.

Дождь хлестнул неожиданно. Дубравин покрепче перехватил свою драгоценную ношу и прибавил шагу, стараясь прикрыть ее своим телом от дождя. А тот уже неистово лупил его своими струями по согбенной спине.

Ветер мотал ветви деревьев. Мокрые листья хлестали Дубравина по голове, по лицу, но он, не чувствуя тяжести, смело шагал вперед.

…Они укрылись от бури в его комнате. Где-то за окном полыхали молнии, стучал по крыше град, а здесь в густом покое творилась тихая радость любви. Он наклонился к ней, поцеловал влажные, ждущие губы и тихо-тихо, так, что не поймешь, то ли это деревья шумят за окном, то ли ветер шепчет, проговорил:

– Я люблю тебя.

И, словно эхо в темноте, ответные слова:

– Я люблю…

У нее кожа словно атлас. Нежная. Гладкая. Мягкая-мягкая. Руки маленькие-маленькие. Пальцы тонкие, нежные. И чистое дыхание…

Вся она ждущая, любящая, желанная.

Горячие руки Дубравина не чувствуют препятствий. И уже ничего не защищает их от самих себя.

Поцелуй. И еще поцелуй. Где-то в темноте белеет кофточка. Маленькая, ослепительно белая грудь с нежным соском… Его рука скользит по животу вниз.

И он чувствует, как она подвигается, подворачивается к нему.

«Господи! – думает он про себя в этот миг слияния душ и тел, чувствуя, как нежность переполняет, переливается через край. – Как будто домой пришел. И нет между нами ничего. Ни преград. Ни кожи…»

***

Смущенные и счастливые, они опять разъехались из Жемчужного в разные стороны. Он в стройотряд. Она на педагогическую практику. А зря. Время, неумолимое время делало свое дело. И роман в письмах не мог продолжаться вечно. Хотя письма все еще приходили.

«Здравствуй, милый мой!