Непуганое поколение

Да и сам преподаватель казахского – сын известного местного писателя – не внушал уважения. Он был запойный пьяница и бабник. И все на факультете знали, что с ним можно договориться.

Несвелля, интеллигентная, красивая, ухоженная казашка с тонкими чертами надменного, раскосого, смуглого лица, роскошные волосы уложены на голове в сложную прическу, рассказывала на чистом литературном русском, которым она страшно гордилась:

– Договорились так. Наши ребята встретятся с ним у «гармошки» и передадут всю собранную сумму. А завтра он проведет зачет. И всем выставит оценки. Поэтому прямо сейчас мы должны собрать деньги и передать их Дубравину и Ташкимбаеву. Они пойдут.

– Пойдем! С Ахметом! – пожал плечами Александр.

Честно говоря, за весь полуторагодовой курс изучения языка он усвоил несколько слов. А из выражений запомнил только одно: «Арэстан мен тульки». Это что-то о львах. Так что отступать и ему было некуда. Тем более не мог он отказать старосте. Ведь Несвелля помогала ему во всем. Она аккуратно вела конспекты. Давала списывать задания. Прикрывала его, если он пропускал занятия. И вообще, судя по всему, давно уже неровно дышала. В общем, они хороводились уже давно. Но Дубравин действовал по известному мужскому принципу: «Не люби, где живешь, не живи, где любишь».

Так что он держал дистанцию. Стараясь не переступать черту и не связывать себя обязательствами. Хотя как женщина она ему нравилась. У нее тоненькая фигурка и большая, чуть вислая грудь. Ее хитрые черные глаза постоянно смешливо наблюдают за ним. А остренький язычок подначивает его, когда он по-деревенски начинает гэкать во время разговора.

Но у него свой свет в окошке. Галина.

Он, когда вернулся из армии, фактически сделал ей предложение. Правда, с отсрочкой исполнения. Решили, что он обязательно должен поступить в университет. А уж потом…

…Первое время студенчества он жил в семье у сестры Зойки. Но, вкусив свободы и независимости, тяготился этим. Ему больше нравилась вольная атмосфера общаги, где он и тусовался с ребятами. Поэтому, как только представилась малейшая возможность переехать, он ее использовал. В студенческом городке как раз сдали новое общежитие факультета журналистики. И он туда вселился.

Общага была неплохая. Разделена по секциям. В каждой секции две комнаты. На пять человек. У них свой душ. Свой туалет. И даже общий балкончик с видом на горы. А компания у них подобралась классная. Его студенческими друзьями стали интересные люди.

Витька Кригер, скуластый, с огромными белобрысыми бакенбардами немец, ни на секунду не расставался с фотокамерой – запечатлевал все перипетии их жизни.

Жилистый татарин Мирхат Нигматуллин здорово рисовал. И однажды представил портреты их всех на картине «Убийство Цезаря».

Из дальней кустанайской деревни из малограмотной семьи приехал Илюшка Шестаков. Малюсенького роста, но выносливый, он и учился, и работал одновременно. И так все пять лет.

Аристократом чувствовал себя бывший актер и боксер Сашка Рябушкин. У него нос как у Сирано де Бержерака, но манеры самые изысканные. А одевался он не в какие-нибудь индийские обноски, а во все самое фирменное и крутое.

Люди разные. Но жили дружно, по принципу «от сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год».

Дубравин сразу определился с профессией. Факультет журналистики, или, как называли его ребята, передразнивая казахский выговор, «чурпак», не мог научить человека писать. Он просто давал общее образование. Студенты изучали «маразм» – ленинизм, иностранную, русскую, казахскую литературу, языки, фотодело, основы печати и многое-многое другое. Правда, была специализация по газетному, радио и телекурсам. Но нигде не учили главному. А главным в их профессии было умение общаться с людьми. Собирать информацию. Анализировать. Обобщать факты. Давать им оценку. И мыслить. Мыслить нестандартно и образно. Хотя здесь он перегнул. Требовалось мыслить скорее стандартно и в русле идеологии, так как журналистов официально называли подручными партии. Кстати говоря, Дубравина это страшно оскорбляло. И когда кто-нибудь из больших начальников напоминал им об этом, он бурчал сквозь зубы: «Подручные бывают у палача. А мы и сами кое-что соображаем».