Непутевая

— И не подумаю! Пользы никакой, а от лишнего веса меня уже тошнит.

— Откуда вы знаете, что от них нет пользы, дорогая? Вы ведь не знаете, что было бы без них?

— Неужели не видно? — Миссис Бэбкок вытянула раздутую, всю в разноцветных синяках руку.

— Нужно подождать.

— Я уже сказала, что не возьму! — отрезала миссис Бэбкок, сама поражаясь своей дерзости.

— Трудно сказать, что тогда произойдет, — вздохнула миссис Чайлдрес.

— Хуже, чем есть, уже не будет!

— Посмотрим, что скажет доктор, — миссис Чайлдрес положила лекарство на тумбочку и поджала губы. — Пойдемте в лоджию.

— Я не хочу завтракать!

— Вам нельзя пропускать завтрак, дорогая. У вас и так анемия.

— Вы думаете, что та требуха, которую нам здесь подают, способствует моему здоровью? — При воспоминании о неизменных яйцах, апельсиновом соке и черносливе ее чуть не стошнило.

— Наш диетолог отлично знает свое дело, — сердито ответила миссис Чайлдрес и вышла из палаты.

Миссис Бэбкок поплелась в ванную. Горячая вода, такая, чтобы вверх поднимался пар, — вот что ей нужно. Она легла в воду, закрыла глаза и подняла ноги. Теперь, когда им не нужно было сражаться с силой тяжести, боль отступила. Она лежала в этом полуподвешенном состоянии без мыслей, без чувств, просто отдыхая от ставшей привычной боли. Уэсли… Он снова обманул ее ожидания. Сейчас, когда она так нуждается в нем, его, как всегда, нет рядом. Он возвращался вечерами с завода и уединялся в спальне, ссылаясь на мигрень. Она подозревала, что он весь день мечтал в своем офисе о том, как придет домой, а она принесет ему ужин, положит на лоб компресс и заставит детей ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. Но если ей приходилось слечь — он немедленно прятался в своем офисе и задерживался там допоздна. Один Бог знает, на скольких банкетах, благотворительных праздниках, матчах лиги малышей и бойскаутов ей пришлось присутствовать без него.

Уэсли всегда вел себя так, словно Халлспорт был его тяжким крестом, и он только приносит себя в жертву капризу жены, по непонятным причинам не желавшей уехать на север. Но она-то знала правду. Знала, что ему никогда не предлагали работу в Бостоне. После Гарварда его сразу направили сюда. Обычно молодые специалисты не задерживались здесь больше двух лет, но с Уэсли все вышло иначе. Через два года его призвали в армию и отправили за океан, а когда он вернулся — все места в Бостоне были заняты, и его снова направили в Халлспорт. И никогда не приглашали обратно. Обстоятельства были тому причиной или он сам не был способен на большее, но в том, что он провел здесь почти всю жизнь, не было ее вины. Более того, щадя его самолюбие, она поддерживала его версию. И все остальные делали вид, что он застрял здесь ради нее. Похоже, она всю жизнь только и делала, что потакала его прихотям. И не только его. Взять Джинни. Как у нее хватило наглости явиться в таком ужасном виде, да еще без лифчика? Это вполне в ее стиле — все делать назло родителям. Но миссис Бэбкок выдержала и этот удар, ни словом не упрекнув ее, не осмелившись попросить переодеться в приличное платье — лишь бы не обидеть дочь. А может, чтобы не разозлить ее? А то нацепит что-нибудь еще более страшное…

Но главное, она догадалась, зачем вообще приехала Джинни. Она по натуре — хищница. Раньше она не снисходила до того, чтобы, как все нормальные дети, писать домой письма. Даже чтобы ей приехать, понадобилась смерть майора. Скорей всего, она надеется продать землю и мебель, опередив Джимми и Карла. Неважно, что она, по обыкновению, скрывает свои намерения, — мать видит ее насквозь.

Миссис Бэбкок испугалась собственных мыслей. Всю жизнь она была посредником между детьми и мужем. Она вытирала им слезы, мирила, находила плачущих в укромных местах и заступалась перед Уэсли за детей и перед детьми за Уэсли. Никто не интересовался ее собственным мнением, потому что оно ничего не значило. Даже для нее самой. Так было всегда — до этой болезни. Да и теперь… разве их интересуют ее мысли?

Она опустила голову и вздрогнула: над внутренней стороной бедра плавала маленькая красная капелька. Она поймала ее ладонью, поднесла к глазам и поняла, что кровь выступила у нее из влагалища. Теоретически это было невозможно: уже несколько лет, как у нее кончилась менструация.

В дверь постучали.

— Кто там?

— Доктор Фогель. Можно войти?

— Я не одета. Одну минуту. — Она надела халат и сунула между ног несколько бумажных салфеток.

Молодой доктор подошел к ней и протянул руку.

— Уберите руки, молодой человек! — холодно сказала она. — Я в состоянии идти сама.

Она легла на кровать, думая об одном: у нее снова началась менструация.

— Я слышал, вы не хотите принимать лекарство?

Ей стало не по себе. Конечно, не мешает спросить его, уверен ли он, что лечит ее правильно? Он смутится, как и положено воспитанному молодому человеку, и ответит, что уверен. Она вздохнула. С тех пор как в далекой молодости она вышла за Уэсли, ее здоровье мало кого интересовало.

— Да. Я не буду его больше пить.

— Непохоже на вас, миссис Бэбкок.

— Откуда вам известно, что на меня похоже?

— Но почему?