Нерадостная идиллия

Но иногда это кончалось менее благополучно: кондитер, незаметно подкравшись к племяннику, взмахивал гибкой тростью, с которой никогда не расставался, и опускал ее на спину мальчика, крепко ухватив его за плечо. Владек, тщетно пытаясь вырваться из его сильных рук, приседал на тротуаре, а Марцыся начинала отчаянно вопить. Кондитер, не обращая на девочку никакого внимания, принимался отчитывать племянника, ругая его бездельником, бродягой и пророча ему самую мрачную будущность. Потом он брал его за руку и, уведя к себе на квартиру, держал там несколько часов. В первое время каждое такое похищение приводило Марцысю в отчаяние и стоило ей многих слез. Она воображала, что этот важный усатый дядя, самая наружность которого внушала ей тревогу и почтение, уже навсегда увел, а может быть, даже и убил ее маленького друга. Но постепенно она убедилась, что в этих происшествиях нет ничего страшного. Они даже имели свою хорошую сторону: ибо через несколько часов, а иногда и наутро после ночевки у дяди, Владек не с пустыми руками возвращался к Марцысе, которая сидела в овраге у пруда, заливаясь слезами, или, повиснув на высоких перилах моста, всматривалась заплаканными глазами в дальний конец городской улицы. Владек прибегал вприпрыжку, тотчас доставал из карманов горсть конфет или печенья и всем делился с подругой. Уплетая эти лакомства, Марцыся совершенно успокаивалась. Порой она с удивлением замечала, что Владек вернулся уже не босиком, а в старых башмаках, или что на нем невиданная ею дотоле курточка, хоть поношенная, но более приличная, чем его рваная безрукавка.

— Башмаки! — ахала она, указывая на ноги товарища.

— Да, — пояснял Владек. — Дядя велел жене отдать мне башмаки их младшего сына.

— И это он дал? — спрашивала она про недоеденные сласти.

— Ну нет! Это я сам себе дал! Повар нес в кондитерскую и оставил поднос на столе, а я со стола цап! — и в карман.

— Кормили тебя?

— Еще как! Они вкусно едят! Мяса дали и хлеба с маслом…

— А не били?

— Нет. Только тогда на улице, а после уже нет. Дядя ругал меня здорово, обзывал негодяем и уличным мальчишкой. Оказал, что заберет меня от тетки. А жена его стала кричать, что у них и так куча ребят…

— Много ребят? — с интересом переспросила Марцыся.

— Много: три мальчика и две девчонки. Мальчики в школу ходят, а девчонки — настоящие куколки.

— И там ты был? — спросила Марцыся.

— Где?

— Там, где так красиво… где цветы, и красные стулья, и золотые окна…

«Золотыми окнами» она называла зеркала в золоченых рамах.

— А, в кондитерской! — догадался Владек. — Нет, там не был. Туда таких оборвышей, как я, не пускают. Я только из-за двери поглядел… Ого! Там просто рай!

Побеседовав таким образом и доев стащенные Владком лакомства, они быстро забывали о случившемся и только некоторое время держались подальше от кондитерской и грозного дядюшки, который хотя и дарил племяннику старую одежду своих сыновей, но сильной рукой и гибкой тростью так отделывал ему спину, что на ней долго оставались синяки.

Да, эпизоды эти быстро забывались обоими детьми. Им тогда и в голову не приходило, что кондитерская и ее хозяин сыграют в их жизни роль важную и решающую.

А между тем так именно и случилось.

Прошло около года после отъезда Эльжбеты и переселения Марцыси к Вежбовой. В один прекрасный летний вечер Владек стремглав слетел по крутой тропинке в овраг, крича во весь голос:

— Марцыся! Марцыся!

Девочка высунулась из зарослей кустарника, где собирала в фартук дикий крыжовник и алые ягоды шиповника, и крикнула в ответ:

— Ау! Ау!

Владек добежал и остановился перед ней, раскрасневшийся, возбужденный. Он как будто сам не знал, радоваться ему или печалиться: в глазах дрожали слезы, а губы победоносно улыбались.

— Ну, Марцыся, прощай и будь здорова! Ухожу отсюда!

— Куда? — осведомилась Марцыся с любопытством и тревогой.

— К дяде! Он пришел за мной. Берет меня к себе. По воскресеньям буду ходить в школу и учиться читать, а в будни прислуживать посетителям…

И, уже совсем просияв, повторил:

— Будь здорова! Не видать тебе теперь меня, как своих ушей!

Девочка выпустила из рук концы фартука, и ягоды посыпались на траву. Из ее глаз, широко раскрывшихся от удивления и горя, ручьями хлынули слезы. Когда Владек повернулся, собираясь уходить, она ухватилась обеими руками за его куртку и вскрикнула:

— Владек!

Он остановился и посмотрел на нее.

— Что? Жалко расставаться? Уже ревешь? Да и мне немного жалко… Но ты сама понимаешь: новый пиджак — это не рваная жилетка, а в башмаках ходить лучше, чем босиком. И кондитерская с красными креслами — это не мокрая земля в овраге…

Он все-таки присел на этой мокрой земле, и Марцыся села рядом, немая и словно застывшая. Она смотрела ему в лицо, не отрываясь, а он рассказал, что после того, как Вежбова услала ее в овраг собирать ягоды, пришел дядя и, увидев его на крыше — он впускал в голубятню прилетевших с Любусем голубей, — ужасно рассердился, вбежал в дом и первым делом обругал старую Вежбову.