Нераскаявшаяся (ЛП)

Вечером, когда я возвращался под сень трёх досок, служивших мне домом, возле ограды кладбища Сен — Никола я встретил глав нашего печального братства нищих. Кого я только не встречал на этом кладбище за последние годы! Видал я и постные лица еретиков, которые приходили и проводили здесь свои тайные мессы. Иногда они даже пытались просвещать нас или обучать Евангелию — я уже и не упомню точно, как у них это называлось. И столько женщин было среди них, очень разных женщин — старых и молодых, бедных, обездоленных и настоящих дам в красивых плащах из богатых тканей. Но с того времени, как в Тулузу прибыл новый инквизитор, они словно сквозь землю провалились. Больше я их не видел. Но я знаю, что кое–кого из них увижу завтра! Хочу заметить, что лично мне они ничего плохого не сделали, даже говорили хорошие слова, а однажды дали мне две буханки хлеба и три монеты. Однако все рассудительные люди — по крайней мере, те, которых я знаю, — говорят, что это из–за них когда–то давно эта страна утонула в огне и крови, а теперь люди, которые могут платить налоги, вынуждены платить всё больше и больше… По крайней мере, неправда, что они поклоняются дьяволу, потому что если бы это было правдой, то я, видя, как они собираются на кладбище, был бы тому свидетелем.

Это мой знакомый, охранник с моста, рассказал мне всё это. Он, наверное, всем это рассказывает. Кажется, священники огласили эту новость во всех церквях Тулузы всем горожанам, которые приходят на мессы. И мы также, бедняки и нищие, должны придти завтра, в воскресенье, после великой мессы, на старое кладбище, перед кафедральным собором Сен — Этьен. Инквизитор — Монсеньор Бернард Ги, как его называют, — провозгласит свою первую публичную проповедь против еретиков, Сермон. Так называют церемонию публичного зачитывания приговоров, которые были вынесены в результате его первых расследований. Мы обязаны там быть. Если мы будем освистывать еретиков, кричать «виват!» процессии монахов и клириков, целовать святые хоругви и кланяться реликвиям, то потом нам дадут поесть чего–нибудь горячего в доминиканском монастыре. Да, конечно, будет весело. Но мне не хотелось бы упустить возможность поужинать горячей едой. Хотя, с другой стороны, моральные принципы нашего братства не позволяют нам особенно рьяно выть вместе с волками, которые, в конце концов, могут сожрать и нас самих, со всеми потрохами!»

5 марта.

«Было воскресенье, прекрасное воскресенье! Я хотел быть среди первых, зная, что тогда я смогу вблизи увидеть всё происходящее. Как долго они играли на наших глазах в кошки–мышки, инквизиторы и еретики! Вот новая кошка поймала нескольких мышек. Теперь поглядим, как она будет с ними забавляться! Я медленным шагом двинулся к Нарбоннскому замку. Идти было нетрудно, на улицах не было обычной толкотни, всего лишь несколько нищих да множество солдат. Я видел, как их выводила из ворот Мура стража, в окружении клириков в ризах и монахов в черных рясах, которые почти скрывали их от наших взглядов. Во главе процессии монахи несли большое распятие и громко пели гимны. Осужденные не шли гордой походкой. Их было пятеро, двое мужчин и три женщины. Я видел их со спины. Они выглядели очень худыми, оборванными, но не связанными — все они были либо слишком стары либо больны. Я надеялся рассмотреть их получше позже. Когда осужденные будут выслушивать свои приговоры.

Я толкался локтями, чтобы попасть в первые ряды и подобраться поближе ко входу к кладбищу Сен — Этьен. Надо же, какая толпа. Вся Тулуза здесь, словно вся Тулуза пришла на мессу. Процессия двигалась по широкой дороге, прямо у меня перед носом. Никто не боялся, что осужденные убегут — они шатались от голода и усталости, а солдаты были повсюду. Стража, хоругви, святые реликвии, мальчики из хора, распятие, кропила, дымящиеся кадильницы, святая вода, Dies Irae, бритые затылки солдат, Братья–проповедники, братья–минориты, кармелиты, снова бритые затылки солдат. Осужденных едва было видно. Но на этот раз мне удалось рассмотреть их. Один из мужчин был совсем седой. Рядом с ним шла плачущая женщина, очень старая, потом довольно таки молодой человек высокого роста, гневно закусивший губу. И еще было две женщины непонятного возраста — скорее, тени женщин. Одна маленькая и сутулая, а другая высокая, смотрящая прямо перед собой невидящим взглядом.