Неравный бой

Один из поляков шагнул вперед, лениво оглянулся на своих товарищей и зарядил на целую минуту тираду на своем родном языке. Из пшеканий-бжеканий пленного удалось вычленить лишь отдельные слова. Кое-как осмысливая услышанное, выяснил, что передо мной сержант Чеслав Бржозовский из Великопольской кавалерийской бригады. И что он, военнопленный, знает волшебные слова – Женевская конвенция! Без тонкостей перевода было и так все ясно: славный великопольский жолнер требует от нас, мерзких, относиться к нему с уважением и по всем правилам, оговоренным пресловутой конвенцией.

Мысли прыгали, кровь в жилах закипала: одна минута, один монолог – и я уже ненавижу этих ублюдков всеми фибрами души. Они ни черта не понимают и не видят. Думают, говорят с американцем, с цивилизованным западным человеком, только я вот волк в овечьей шкуре…

Я задал ему вопрос сначала на русском языке, потом на английском, и в обоих случаях поляк молчал. Тот же результат ждал меня при попытке спросить остальных пленных. Стена! Одни лишь надменные взгляды и презрение. Бржозовский хмыкнул и начал чего-то требовать, опять говоря на польском. Похоже, требовал меня представиться, да так нагло, словно он генерал какой-то, а не пленный в руках взбешенного врага. Тогда я не выдержал и отвесил наглецу мощную оплеуху, да такую, что тот отлетел к своим товарищам и не сразу смог встать. Его прорвало, он начал орать и тыкать в меня пальцем. Думал, что я резко чудесным образом стал понимать по-польски. Однако смысл был и так ясен: он, сильно и больно обиженный, будет жаловаться! Тогда уже меня сорвало с резьбы. Я наорал на наглого оккупанта и, сильно заведясь в порыве гнева, выхватил из-за пояса пистолет…

К глубокому сожалению, патроны в обойме закончились, и оружие грустно щелкнуло, не произведя выстрела. Но вот определенный эффект это принесло – Чеслав поплыл. Он не мог отвести взгляда от направленного ему в лицо ствола пистолета. Круглые глаза и проступившая на лбу испарина говорили о многом. Ощутил, вражина, что я не шутил. Весь этот момент, вышедший спонтанно, меня немного успокоил и навел на одну идею, которую захотелось исполнить…

Оглядев мельком присутствующих американцев, я приметил одного солдата, выделявшегося из числа прочих. Его голова, шея и руки были туго замотаны бинтами.

– Hey soldier. Yes, you! Come here[23]. – Солдат, сильно хромая, подошел. Те участки кожи на шее и лице, что не были затянуты повязками, были покрыты ярко-красными волдырями ожогов. Его, похоже, обварили кипятком. Сам бы он вряд ли так ошпарился. – Tell me. Who did this to you?[24]

Солдат поднял дрожащую руку, посмотрел на не замотанные бинтами красные, покрытые волдырями и какой-то мазью пальцы, что-то промычал и перевел взгляд на поляка. Эти глаза – они не просто горели огнем, в них бурлила раскаленная лава ненависти. Гнев этого человека сейчас сильнее всего на этом свете, но даже так ему хватает воли сдерживаться.

– They… mutilated… many… of us[25], – тяжело, с болью в голосе еле-еле произнес солдат. Выживший после такого кошмара, этот солдат никогда не станет прежним…

– Calm down, buddy. They will pay for everything…[26] – Раненый взглянул на меня и коротко кивнул. – Ты ничего не понимаешь по-русски, поэтому стой и слушай, как я подписываю тебе приговор… У меня на руках есть доказательства военного преступления, совершенного вашей, то есть польской, стороной. На поле боя я имею право выносить собственный приговор. Приговариваю вас всех за военные преступления против жизни и здоровья военнопленных к высшей мере наказания. – Что-то внутри меня медленно раскололось и рухнуло. Я еле удерживал себя от того, чтобы не наброситься на этого ублюдка с голыми руками. Как же хотелось выпотрошить его живьем! – Горбунов, веди пленных вот к тому дому, я там подвал видел хороший. Загоним в подвал – и закинем пару гранат. Нечего патроны тратить. Тех, кто уцелеет, – штыками и прикладами добьем… – Над дорогой повисла тяжелая тишина. Все, мягко говоря, обалдели. Приплыли – в психопаты меня записали, сто процентов… А что делать? Я ведь лишь отчасти роль играю…

– Товарищ лейтенант…

– Проблемы, товарищ Горбунов? Выполняйте приказ!..

Поляки, словно бараны, шли туда, куда их гнали. Только смотрят по-другому – с испугом. Если они реально не понимают по-русски – то я балерина! Но все же – молчат. Да чтобы их подбросило и не опустило! Мы их уже в подвал затолкали, а они как партизаны молчат.

– Всем отойти подальше. Держите выход из подвала на прицеле. Вы, двое, обойдите дом и следите за подвальными окнами, вдруг шустрики попытаются сбежать. – Непонимание нарастает стремительно. За последние пять минут изменилось все! Из отважного командира я в глазах присутствующих превратился в кровожадного психопата с напрочь снесенной крышей. – Все, я взрываю. – В руку легла тяжелая рубчатая чушка осколочной гранаты. Глядя сверху вниз со ступеней подвала на офигевших поляков, я мысленно радовался. Даже если они не заговорят, сильно сожалеть будет не о чем.