Неразделимые

Так, ныряя на каждом шагу и шепча одно и то же слово, под чавканье слякоти он доковылял до меня. И только тут, когда нас разделяло всего несколько шагов, я разглядел его лицо. Обычно отекшее и презрительно-безучастное, сейчас оно было измято, как грязный носовой платок. На небритых щеках, будто две золотые ленточки, сверкали слезы.

Он прошел мимо меня. Я остался на месте.

В полном замешательстве, потерянный и сбитый с толку, словно очнулся вдруг перед пропастью, о существовании которой я до сих пор не знал, я невольно попятился назад, к дереву. И вдруг — то ли я оступился, то ли поскользнулся — ноги мои взметнулись над склизким, грязным льдом и угодили прямо в реку, голова запрыгала по шершавому стволу, из глаз посыпались искры. Я с трудом удержался на берегу, ухватившись за что-то руками. Окончательно потеряв самообладание, в паническом ужасе, я вскочил и, непрерывно оглядываясь — отец уже шел к выходу — и разбрызгивая лужи, во весь дух помчался прочь.

Едва переводя дух, я остановился только у выхода из парка. И снова обернулся. Позади ни души. На моих руках образовалась обледеневшая корка грязи, лицо пылало. Я машинально взял грязного снегу и стал быстро тереть лоб и щеки.

Наконец я пришел в себя. Может быть, он болен? Может быть, надо только спросить его: «Тебе плохо?»

И я бросился назад.

На улице за парком его не было. Тогда я понесся домой. Застучал по доскам, которые после бомбежки заменяли нам окна, заглянул в щелку. Нет его. Я вернулся на улицу, полетел в кофейню Миладина. Нет, был тут около полудня. На всякий случай сбегал к нашим родичам — к ним он редко заходил. И здесь его не было. Обошел еще две-три кофейни поблизости. Напрасно.

Я стоял у забора, глядя в клубящийся вокруг себя мрак. Ветер гнал перед собой взвихренную белую изморось. За ней, то обгоняя ее, то снова отставая, бежал восковой, мерцающий свет электрических фонарей.

Нигде ни души.

Кто кричал только что? Неужели я? Кто кричит на этой темной улице? Чья несчастная душа здесь бродит?

Перевод с сербскохорватского И. Макаровской.

ЧАМИЛ СИЯРИЧ

Ч. Сиярич родился в 1913 году в Шиповице (Черногория). Прозаик. Академик. Получил юридическое образование в Белградском университете. Живет и работает в Сараеве. Автор романов «Бихорцы» (1955), «Царево войско» (1976) и сборников рассказов «Рам Буля» (1953), «Зеленый перстень на воде» (1957), «Дом домом делают ласточки» (1962), «Наша сноха и мы, парни» (1962), «Путники в пути» (1970), «Когда девушка спит, словно яблоками пахнет» (1973), «Французский хлопок» (1980).

На русском языке вышли романы Ч. Сиярича «Бихорцы» (1962) и «Царево войско» (1980).

Рассказ «Французский хлопок» взят из одноименного сборника.

ФРАНЦУЗСКИЙ ХЛОПОК

В ясную ночь можно сколько душе угодно любоваться бесконечно длинной, сверкающей и таинственной звездной дорогой, которую мы зовем Кумовой соломой[61]. Существует одно древнее поверье, будто кум у кума таскал солому и, пока носил ее, солома падала на землю, оставляя за ним след. Однажды такой же след протянулся через всю Боснию, и шел он с одного ее края до другого, как тот верхний — с одного края неба до другого. Разница была лишь в том, что небесный путь, отмеченный звездами, весь сиял, а нижний был усыпан хлопком и потому белел. Было и еще одно различие: в звездной дороге на небе никто никакой пользы не усматривал, а вот от хлопкового пути через Боснию польза была, потому что вместо рубах из поскони и бязи надели люди рубахи из хлопка.

Был это французский хлопок.

Плохие времена настали для французского хлопка. Вместо морского пути, по которому его раньше возили из Египта во Францию, приходилось пользоваться окружным, сухопутным, и пересекать в числе прочих и Боснию, так как Франция воевала с Англией и моря их были закрыты.

Сколько этого хлопка в Боснию ввозилось — никто не знает, но вот вывозилось определенно меньше: колючий кустарник и ветви деревьев вдоль дорог выдирали его из тюков, которые вез караван, и хлопок белел на них, подобно белому весеннему цвету.

Признаться, колючкам и веткам помогали и руки людей, а бывало, и гайдуки ночью опрокидывали на обочину целые подводы. И чем больше белело хлопка вдоль дорог, тем чаще можно было видеть на людях рубахи из хлопка, хотя они его не сеяли, не сажали и не убирали; он сам приходил к ним и повисал на терновнике, словно уродился на нем и его надо было только собрать, что не составляло труда, это было под силу и детям. Раньше их посылали в терновник за хворостом, а теперь отправляли за хлопком; и сколько они его ни собирали, на кустах и деревьях вдоль дорог продолжал цвести французский хлопок. Народ большие надежды возлагал на сбор этих цветов: некоторые даже молились богу, чтобы побольше родилось хлопка в этом самом Египте, о котором они до той поры и не слыхивали. Потому что пока родится там хлопок, можно и без конопли обойтись, ее здесь и сеять перестали: к чему посконные рубахи, которые скребут спину, когда есть хлопковые, которые только что не ласкают кожу.