Неразделимые

В отеле народу было мало, можно было ходить из номера в номер и рассматривать в окна покрытые лесом горы. Он приветливо здоровался с официантками и горничными, позволял ухаживать за собой и баловать мелкими услугами, только боялся, чтобы новый день не принес ему чего-нибудь неожиданного. После обеда, читая газету, вдруг поймал себя на том, что находится в блаженном состоянии, будто качается на качелях, и они не отпускают его, делают благодушным, а благодушие не так уж далеко ушло от прозы жизни, только с виду от нее не зависит, кокетничает своей независимостью. Так что на следующий день перед обедом он набрал номер своего предприятия: что нового, кто меня спрашивал, отослал ли Жунец свой проект, хотя перед отъездом поклялся, что на две недели умрет для всего на свете. Жене пошлет открытку — чистый воздух, хорошая еда, постель как дома, но адреса своего временного пристанища или убежища, как он в первую минуту, едва переступив порог отеля, его назвал, не сообщит, однако потом он обо всем этом забыл.

После обеда он быстро просмотрел на террасе газету. Придвинул еще один стул, положил на него ноги, бросив при этом взгляд на пожилого человека — тот сидел в конце террасы и уже много часов подряд сам с собой играл в шахматы, долго думал над каждым ходом, раскуривал гаснущую трубку и ломал голову, как перехитрить противника, ошеломить решающим ходом, чтобы тот уже не смог прийти в себя. Он включился в игру, не решив при этом, за кого играет, это сразу изменило бы его роль, он потерял бы свою независимость и был бы вынужден кивать головой союзнику даже при неудачном ходе, но вскоре почувствовал, что все равно избавляется от напряжения, во всяком случае переключает внимание на что-то другое и в то же время не отягощает себя какими-либо обязательствами.

Проект — он работал над ним почти три года, — собственно, можно было считать законченным, но ни обнародовать, ни представить комиссии его нельзя, в нем недоставало той самой искры, которая заставила бы неподвижную кровь заструиться по жилам, вдохнула бы в него жизнь. И нужно отыскать то единственное место в проекте, где эта неведомая искра должна вспыхнуть. Да, но если на этот раз истина освещена волшебным светом, он может ее не найти, будет продолжать себя обманывать — верить в ее сверхъестественность, в то, что отыщет ее разве что в желудке одной из миллиона рыб, а на самом деле не исключено, что она явится ему в ту минуту, когда официантка поставит на стол тарелку с супом, и он заденет ее ложкой. Истина придет просто и буднично, словно она давно уже в нем, только он ее не замечал. Вдруг ему снова захотелось спуститься в вестибюль, в телефонную кабину и кому-нибудь позвонить. «Мне все кажется, что я в своем кабинете на верфи и весь день говорю по телефону», — улыбнулся он. Посмотрел на шахматиста, что играл сам с собой; тот за это время передвинул одну-единственную пешку. Он издали оценил положение на доске, закрыл глаза и попытался вслепую найти следующий ход, хотя не знал, чей он, но как раз это его сейчас больше всего устраивало.

После обеда Янез взял газету и улегся на диван, она слышала, что он перелистывает ее, а не читает, как обычно. Она поймала себя на том, что ей трудно шевельнуться, любое движение вызывало боль. Возьмись она за посуду и начни складывать ее в раковину, звон тарелок оборвал бы напряженную тишину, помог бы примириться с собой. За обедом они перекинулись несколькими словами, в основном из-за сына, сидевшего тут же. Потом он убежал во двор, где дети давно ждали его играть в мяч. Вдруг Янез закричал, словно прочел эту новость в газете:

— Черт возьми! Так я и знал, что мне дадут северную скважину!.. Марта! Слышишь?!

Она сдвинулась с места и начала убирать со стола посуду.

— Не беспокойся, — сказала она. — Даже если я чем-то занята, я тебя слышу. Привыкла.

Он повторил еще громче:

— Северная скважина — западня!

На секунду она остановилась:

— Западня? Я знаю лишь, что вы ищете руду, ее все больше не хватает.

Она слышала, как он зло свернул газету.

— Если еще где-то и есть руда, то на южной скважине, которую отдали Томажу. А я, как всегда, останусь в дураках, на северной мы наверняка будем бурить впустую.