Неразгаданное сердце

Он взглянул на тетю Эллу Мэй как-то неуверенно, будто сомневался, что это она и есть. Затем он улыбнулся и протянул ей руку.

- Мы давно с вами не виделись, - сказал он.

- Как поживаете? - церемонно осведомилась тетя Элла Мэй. - Входите, пожалуйста.

Она провела его через прохладную переднюю в гостиную с бревенчатыми стенами, с большим открытым очагом, где зимой жгли целые бревна, удобными диванами и огромными, в рост человека, креслами.

- Садитесь, пожалуйста, - сказала тетя Элла Мэй. - Могу ли я предложить вам что-нибудь прохладительное?

- Спасибо, я ничего не хочу, - ответил герцог, - только поговорить с вами.

Он произносил слова почти с нетерпением, как будто не хотел терять время, и тетя Элла Мэй, усаживаясь напротив, внимательно посмотрела на него. "Он поразительно молод, - подумала она, - но чересчур худой и измотанный". У нее создалось впечатление, что перед ней человек, который довел себя до крайнего состояния.

- Думаю, вы удивлены моему появлению, - начал герцог. - Мне бы следовало заранее сообщить о своем приезде, но я уехал из Англии очень поспешно.

- Вы всегда здесь желанный гость, - тихо сказала тетя Элла Мэй.

- Я мог бы приехать и раньше, - продолжал герцог, как бы не слыша ее замечания, - но пришлось сделать остановку в Нью-Йорке, чтобы зайти в банк Чейзов. Они, как вы знаете, являются банкирами.., моей жены, - прежде чем произнести последние слова, он помедлил одно мгновение.

- Совершенно верно, - подтвердила тетя Элла Мэй.

- Я хотел лично повидаться с управляющим, - продолжал герцог, - чтобы отдать ему на хранение сумму в четыреста тысяч фунтов - по-вашему, два миллиона долларов.

Наступило молчание. Потом тетя Элла Мэй поинтересовалась:

- Могу я спросить, почему вы посчитали необходимым так поступить?

В первый раз за все время разговора легкая улыбка коснулась губ герцога.

- Я бы и раньше так поступил, но у меня не было возможности, - ответил он. - Позвольте, я объясню. Для этого я здесь.

- Да, конечно, - кивнула тетя Элла Мэй, не сводя с него глаз.

- Из всех, кто окружал меня во время прошлого приезда в Нью-Йорк, - начал герцог, - вы - единственная, кого я ясно помню. Когда все так сразу навалилось - когда моя жена упала без сознания, а позже и миссис Клей слегла от удара, вы оставались очень спокойной, рассудительной и знали, что нужно предпринять. Поэтому вы мне кажетесь единственным человеком, которому я должен все объяснить.

- Буду рада выслушать вас, - промолвила тетя Элла Мэй.

- Я надеялся, что вы так скажете, и поэтому, если позволите, я начну с самого начала.

Он помолчал немного, как бы подбирая нужные слова, а затем продолжил:

- Мой отец был прекрасным человеком. Его все уважали и восхищались им. Для меня он служил образцом с самых ранних лет. Я любил свою мать; она была красива, а мне она всегда казалась какой-то заколдованной принцессой. Но, подрастая, я стал понимать, что она доставляет много беспокойства моему отцу, и несмотря на свою любовь к ней, он часто сердился на нее.

Герцог бросил взгляд на тетю Эллу Мэй и сказал:

- Безусловно, наш разговор строго конфиденциален. Надеюсь, это не нужно уточнять?

- Нет, конечно, - подтвердила тетя Элла Мэй.

- Кажется, мне было лет четырнадцать-пятнадцать, - продолжал свой рассказ герцог, - когда я понял, что так беспокоило моего отца. Моя мать без конца играла на деньги. Азарт был у нее в крови, она ничего не могла с собой поделать. Она была по-настоящему счастлива только с картами в руках; каждый день она стремилась сделать не меньше десяти ставок на скачках, каждый вечер после обеда у нее загорались глаза, когда появлялся шанс оказаться за карточным столом, или сыграть в рулетку, или принять участие в любой другой азартной игре.

Позже я узнал - сейчас не помню точно, но, кажется, от слуг, - что отец платил ее долги и не однажды, а много раз подряд. При каждом случае она давала клятвенные обещания, что если и будет делать ставки, то чисто символически, но никогда не могла сдержать своего слова, и каждый раз, когда это случалось, он огорчался все больше и больше.

В конце концов два года тому назад мой отец серьезно заболел, и врачи предупредили нас, что любое волнение, потрясение, все, что в состоянии расстроить его каким-то образом, может оказаться для него роковым. Тогда моя мать начала скрывать свои дела. Она любила отца и хотела видеть его счастливым, поэтому никогда не говорила ему, что происходит на самом деле, пока уже не было поздно. Герцог тяжело вздохнул и поднялся. Он говорил очень тихим голосом и, можно было подумать, совершенно равнодушно. Но, глядя на него, тетя Элла Мэй понимала, что такое признание всколыхнуло всю боль, накопившуюся в душе сдержанного человека, вынужденного рассказывать о тех вещах, о которых он предпочел бы умолчать.