Неразлучные

Она закрыла дверь. Когда она писала мне «У меня нет ни минуты», это не было преувеличением. Андре никогда не преувеличивала. И все-таки она нашла время срезать для меня три красные розы — ее любимые цветы. Я помнила одно из ее детских сочинений: «Я люблю розы. Это церемонные цветы, они умирают не увядая, в поклоне». Я открыла шкаф, чтобы повесить на вешалку свое единственное сиреневое платье. В шкафу я обнаружила пеньюар, домашние тапочки и прелестное белое платье в красный горошек; на туалетный столик Андре поставила миндальное мыло, флакон одеколона и рисовую пудру рашель. Я была невероятно тронута ее заботой.

«Почему же она не ест?» — думала я. Возможно, мадам Галлар перехватывает ее письма. И что? Пять лет прошло. Неужели повторится та же история? Я вышла из комнаты и спустилась вниз. Нет, это будет не та же история. Андре уже не ребенок, я чувствовала, знала, что она любит Паскаля неисцелимой любовью. Я успокаивала себя тем, что мадам Галлар нечего возразить против их брака: в конце концов, Паскаль вполне подходит под определение «молодой человек, достойный во всех отношениях».

Из гостиной доносился гомон голосов. Мысль о встрече со всеми этими недружелюбными, в общем-то, людьми меня пугала: я тоже уже не ребенок. Чтобы дождаться колокола к ужину, я свернула в библиотеку. И сразу вспомнила все эти книги, портреты, большой альбом в обложке из тисненой кожи, украшенной фестонами и астрагалами, как потолочный кессон. Я расстегнула металлическую пряжку, и взгляд мой упал на фотографию мадам Ривьер де Бонней: в пятьдесят лет, с черными, гладко зачесанными волосами и властным взглядом, она была совсем не похожа на тихую бабушку, какой стала теперь, — она заставила дочь выйти замуж за нелюбимого человека. Я перевернула несколько страниц и принялась рассматривать портрет мадам Галлар в девичестве: шея была скрыта высоким воротником, пышные волосы темнели над чистым, юным лицом, я узнала рот Андре, строгий и благородный, который не улыбался, в глазах было что-то милое. Чуть дальше я увидела ее снова: она сидела рядом с молодым бородатым мужчиной и улыбалась противному младенцу; «что-то» в ее глазах исчезло. Я закрыла альбом, подошла к застекленной двери, приоткрыла ее: в зарослях лунника играл ветерок, шелестя хрупкими лепестками-тамбуринами, поскрипывали качели. Ей тогда было столько же лет, сколько сейчас нам, думала я. Она под теми же звездами слушала шепот ночи и клялась себе: «Нет, ни за что за него не выйду!» Почему? Он не урод, не дурак, у него было прекрасное будущее и куча добродетелей. Или она любила другого? Лелеяла несбыточные мечты? Сегодня она казалась созданной точь-в-точь для той жизни, которую прожила.

Зазвонил колокол, и я вошла в столовую. Я пожала множество рук, но никто не задержался спросить, как у меня дела, и обо мне быстро забыли. Весь ужин кузены Анри и Шарль громогласно защищали «Аксьон франсез» от римского папы[26], которого защищал месье Галлар. Андре выглядела неспокойной. Что касается мадам Галлар, то она явно думала о другом; напрасно я пыталась в этом поблекшем лице отыскать лицо девушки из альбома. Но ведь есть же у нее какие-то воспоминания, размышляла я. Какие? И как она с ними обходится?

После ужина мужчины сели играть в бридж, а женщины взялись за рукоделье. В тот год была мода на бумажные шляпы: следовало нарезать плотную бумагу узкими полосками, смочить их водой, чтобы размягчить, потом туго переплести и покрыть чем-то вроде лака. Девицы Сантене, сестры жениха, не сводили восхищенных глаз с Андре, которая мастерила нечто зеленое.

— Это будет клош? — спросила я.

— Нет, большая капелина[27]. — Она подмигнула мне.

Аньес Сантене попросила ее сыграть что-нибудь на скрипке, но Андре отказалась. Я поняла, что нам так и не удастся поговорить до конца вечера, и рано пошла спать.

Я не виделась с ней наедине ни минуты и в следующие дни. Утром она занималась хозяйством, после обеда молодежь набивалась в автомобили месье Галлара и Шарля и ехала играть в теннис или танцевать в окрестные усадьбы, или же мы отправлялись в какой-нибудь соседний городок смотреть матчи по баскской пелоте или коровьи бои[28]. Андре смеялась, когда положено было смеяться. Но я заметила, что она почти ничего не ест.

Как-то ночью я проснулась, услышав, что открывается дверь моей комнаты.

— Сильви, вы не спите? — Андре босиком, во фланелевом халате, подошла к моей кровати.

— Который час?

— Час. Если вам не очень хочется спать, давайте спустимся вниз, там удобнее разговаривать, здесь нас могут услышать.

Я накинула халат, и мы спустились по лестнице, стараясь, чтобы не скрипели ступеньки. Андре вошла в библиотеку и зажгла лампу.

— Все эти ночи мне никак не удавалось выбраться из постели, не разбудив бабушку. Поразительно, до чего чутко спят старые люди.

— Мне не терпелось поговорить с вами, — сказала я.

— А мне! — Андре вздохнула. — Это длится с самого начала каникул. Как назло! В этом году мне бы так хотелось, чтобы меня хоть ненадолго оставили в покое!

— Ваша мать по-прежнему ни о чем не догадывается?