Неразлучные

В общем, Паскаль отправился пить с нами чай на улицу Суффло, потом гулять в Люксембургский сад. В следующий раз я оставила их с Андре одних, и дальше они уже встречались без меня. Я не ревновала. За время, прошедшее с той ночи на кухне в Бетари, когда я призналась Андре, как она мне дорога, я стала меньше нуждаться в ней. Она по-прежнему невероятно много для меня значила, но теперь у меня был весь остальной мир и я сама: она больше не была для меня всем.

Успокоенная тем, что Андре подошла к концу учебы, не утратив ни веры, ни благонравия, довольная, что пристроила старшую, мадам Галлар вела себя всю эту весну весьма либерально. Андре не так часто смотрела на часы, она много виделась с Паскалем наедине, иногда мы ходили куда-то втроем. Он быстро приобрел на нее влияние. Начал с того, что подшучивал над ее язвительными суждениями и циничными выпадами, но вскоре стал укорять за пессимизм. «Люди совсем не такие ужасные», — говорил он. Они спорили о проблемах зла, греха, благодати, и он обвинил Андре в янсенизме[21]. Ее это поразило. Первое время она удивлялась:

— Какой он еще юный!

Потом с обескураженным видом сообщила:

— Когда я сравниваю себя с Паскалем, я кажусь себе желчной старой девой.

Постепенно Андре пришла к выводу, что прав он, а не она.

— Думать о людях заведомо плохо — Бога гневить, — объявила она мне.

А в другой раз сказала:

— Христианин должен быть щепетильным, но не изводить себя. — И с жаром прибавила: — Паскаль — первый настоящий христианин, которого я встретила в жизни!

Не столько доводы Паскаля, сколько само его существование примирило Андре с человеческой природой, с миром, с Богом. Паскаль верил в Христа и любил жизнь, он был весел и безупречен: значит, не все мужчины плохи, не все добродетели притворные, и можно заслужить рай, не отвергая землю.

Я радовалась, что Андре позволила себя переубедить. Два года назад ее вера вроде бы пошатнулась: «Возможна только одна вера, — говорила она мне тогда, — вера угольщика[22]». Но это прошло; все, на что я могла надеяться, это что ее идея религии не окажется слишком для нее жестокой. Паскалю как единоверцу легче было внушить ей, что не преступление позаботиться иногда и о себе. Не осуждая мадам Галлар, он утверждал, что Андре имеет все основания отстаивать право на собственную жизнь. «Бог не хочет, чтобы мы себя оглупляли. Если он посылает нам какие-то дарования, то не затем, чтобы они пропадали втуне», — твердил он. Это стало для Андре просветлением, с ее плеч как будто свалился тяжкий груз.

Каштаны в Люксембургском саду покрывались почками, а потом листьями и цветами, и я видела, как вместе с ними преображается Андре. Во фланелевом костюме, перчатках и соломенной шляпке клош у нее был скованный вид заурядной девушки из общества. Паскаль ласково подшучивал над ней:

— Зачем вы носите шляпы, скрывающие лицо? Неужели вы никогда не снимаете перчатки? Дозволено ли пригласить столь благовоспитанную юную особу посидеть на террасе кафе?

Ей нравилось, когда он ее поддразнивал. Шляпку она не сменила, зато начала забывать перчатки в сумке, охотно сидела под зонтиками кафе на бульваре Сен-Мишель, ее походка снова стала такой же легкой, как в те времена, когда мы гуляли с ней под соснами. До сих пор красота Андре оставалась в каком-то смысле скрытой — таилась в глубине глаз, порой озаряла вспышкой лицо, но не была видна по-настоящему; сейчас она проступила на поверхность, вышла на свет.

Помню утро, пахнущее свежей зеленью, на озере в Булонском лесу; Андре села на весла. Без шляпы, без перчаток, с обнаженными руками, она легко и ловко касалась воды веслами, волосы ее блестели, глаза жили. Паскаль опустил ладонь в воду и тихонько напевал — у него был красивый голос, и он знал много песен.

Паскаль тоже менялся. В присутствии отца и особенно сестры он казался маленьким мальчиком, а с Андре разговаривал с уверенностью мужчины — не то чтобы играл роль, просто соответствовал тому, чего она ждала от него. Или я раньше ошибалась на его счет, или Паскаль взрослел — во всяком случае, больше не был похож на семинариста, выглядел менее ангелоподобным, зато более веселым, а веселость ему очень шла.

Первого мая он ждал нас на террасе Люксембургского сада. Заметив нас издали, он влез на балюстраду и пошел нам навстречу мелкими шажками канатоходца, балансируя руками как шестом и держа в каждой по букетику ландышей. Потом спрыгнул на землю и протянул их нам обеим сразу. Мой был только для симметрии — Паскаль никогда не дарил мне цветов. Андре поняла это и покраснела — второй раз в жизни я видела, как она краснеет. Я подумала: «Они любят друг друга». Огромное счастье быть любимым Андре, но я радовалась прежде всего за нее. Она бы не смогла — да и не захотела бы — выйти замуж за атеиста, а если бы заставила себя полюбить сурового католика вроде месье Галлара, то зачахла бы. А рядом с Паскалем у нее получится наконец примирить счастье и долг.