Нерон

Однако невозможно объяснить только страхом потерять власть ту нескончаемую «пляску смерти», которую затеял Нерон и в которую вовлекались все без разбору — его мать и жены, враги и друзья, негодяи и праведники. Он и впрямь как будто всерьез размышлял, не последовать ли совету одного из своих доносчиков: зачем утомлять себя, убивая сенаторов поодиночке, когда можно сразу уничтожить весь сенат… Между тем сенат исправно принимал постановления, полные утонченной лести принцепсу и одобрявшие все его распоряжения, коими людей обрекали на ссылку или казнь. Именно всеобщая угодливость и трусость вызвали у Нерона, погрязшего в чудовищном разврате, опьянение вседозволенностью.

Нерон сказал богам державным:
«Мы торжествуем и царим!»
И под ярмом его бесславным
Клонился долго гордый Рим.

(Федор Сологуб)

Недаром Плиний Младший писал о том, что в последние годы Нерона «рабский дух сделал опасной всякую науку, если она была чуть смелее и правдивее». Небескорыстное пресмыкательство перед троном поистине превращало гордых патрициев в покорных рабов, поощряло Нерона к новым безумствам. Даже мудрец Сенека тут не без греха — и он поначалу расточал непомерные похвалы талантам молодого императора, сравнивая его с Аполлоном.

Придворные пытались сыграть на одержимости Нерона сценой. Быть может, втайне потешаясь, они превозносили его голос, о сохранении которого молили богов, принося жертвы. Но они не подозревали, что очень скоро жертвы от многих из них потребуются куда большие — их жизни. Ибо излюбленный жанр тиранов — кровавая трагедия.

В Нероне поразительно уживались невероятная жестокость, распущенность, тщеславие и восторженно-трепетное отношение к искусству, при, видимо, весьма посредственных дарованиях. Ради своего слабого голоса он готов был соблюдать любую диету и идти на любые самоограничения, прилежно постигая секреты пения и лицедейства, стихосложения и игры на кифаре. Не было для него большей обиды, чем назвать его дрянным кифаредом. Насколько серьезно относился Нерон к своим выступлениям, показывает тот факт, что он не прервал пения, когда в Неаполе во время его дебюта театр вдруг содрогнулся от землетрясения. Льстецы постарались внушить ему, что он во всем достиг совершенства, и император маниакально жаждал частых подтверждений этому. Ради сего он учредил в Риме игры по образцу греческих, которые назвал, конечно же, Нерониями (программа их включала и состязание в музыке). Ради сего он охотно выступал публично и участвовал в соревнованиях на потеху римского плебса, удовлетворявшегося требованием «хлеба и зрелищ!». Следует признать, что Нерон был довольно популярен среди простых своих сограждан и благодаря подачкам, и благодаря развлечениям, которыми изобиловал его принципат, и — не в последнюю очередь — благодаря преследованиям аристократов. Не случайно поэтому нашлось немало людей, сожалевших о его смерти, что создало благоприятные условия для появления в восточных провинциях самозванцев — Лженеронов.

В отличие от плебса многие представители знати считали выход императора на театральные подмостки недостойным его звания. Ювенал в одной из сатир нападает на него за это едва ли не более яростно, чем за матереубийство. Зато греки относились к увлечению римского цезаря с полным пониманием и одобрением (возможно, тоже не без дальнего прицела). Нерон оценил по достоинству их энтузиазм и во время большого фарсового «турне» по Элладе (собрав обильную дань в виде почетных венков и произведений искусств) сделал широкий жест и предоставил всей провинции свободу. Это была, вероятно, единственная польза от его артистических и спортивных выступлений, за что ему и воздал должное Плутарх, открыто заявив: «Несмотря на все свои прегрешения, за которые Нерон должен быть наказан на том свете, он заслуживает и похвалы от богов, так как дал свободу лучшему и наиболее богобоязненному из подчиненных римлянам народов — народу Эллады».