Нерон

Не только Сенека прославлял Нероново мягкосердечие и счастье нового века. Один поэт, не очень оригинальный, хотя и небесталанный, начал в ту пору сочинять идиллии. Он подражал в своем искусстве прославленным «Буколикам», которые почти столетие назад, во времена Октавиана, создавал Вергилий. В первой идиллии автор (его звали Кальпурний) вводит бога гор и лесов Фавна. Тот предрекает своим подданным, жителям полей и диких пустошей, наступление времени блаженной радости. Стада будут спокойно пастись на воле, а пастуху не потребуется опасаться хищников, даже на ночь он не станет запирать их в усадьбе. Золотой век возродится. На землю вернутся богини правосудия, юный император даст миру счастье. До тех пор, пока этот юный бог будет властвовать над народами, война способна свершить только одно: в приступах ярости раздирать собственные внутренности, ибо руки ее крепко скованы. Наступит мир, подлинный мир, не тот мнимый, что наступал уже часто, когда далекий враг бывал, правда, укрощен, но острие внутренних раздоров в такой тишине пронзало самое сердце страны. Ныне милосердие изгнало эту болезнь мнимого мира, повелев убрать в ножны безумные мечи. Никто не увидит уже закованных в кандалы сенаторов, в траурном шествии ведомых к месту казни. Тюрьмы опустеют. Должность консула вновь превратится в подлинную должность, закон вновь обретет силу. Пусть возрадуются все народы Юга и Севера, Востока и Запада. Комета послужила знаком небес, что по смерти предыдущего властелина милостивый бог принимает в свои твердые руки ответственность за судьбы великого государства римлян.

Подобная лесть и славословие — распространенное явление в начале царствования. Но если бы обратились к самым широким массам жителей столицы с вопросом: действительно ли четырехлетнее правление Нерона представляется им удачным и счастливым? — вероятно, последовал бы утвердительный ответ.

Ночные странствия Нерона, хотя подчас и малоприятные для припозднившихся прохожих, завоевывали юному властителю громадную популярность. Народ смеялся над разъяренными сановниками, которых вытаскивали из выгребных ям. Налеты на лавки торговцев расценивали как хорошую шутку. Нерону прощались подобные выходки: императора, как видно, переполняет радость жизни, играет в нем молодая сила и удаль. Что за беда, если тот или иной гуляка ходит слегка побитым, а прижимистый купец причитает над разбитыми горшками? Во сто крат лучше такой переполох и крики по ночам, нежели всевластие тайной полиции, террор доносчиков, которых среднее поколение хороню помнит со времен Тиберия! Императору известно, как живет простой люд. Он не зазнается, не сидит взаперти во дворце, он может заговорить с каждым в дешевых харчевнях. Его интересует то же, что и простого смертного: легкая музыка, цирк, театр. Потому и зрелища устраиваются все чаще и чаще и становятся все великолепнее. Немаловажную роль в этом сыграло благожелательное отношение императора. В цирке количество конных заездов возросло до двадцати четырех, а состязания продолжаются с утра до вечера. Заправилы партий сколачивают целые состояния. Они уже не согласны отдавать внаем своих людей и лошадей на единичные заезды, только на целый день. Цены подскочили так, что один из преторов, который вынужден был оплатить свою должность устройством игр, продемонстрировал публике не состязания колесниц, а собачьи бега!

Но в 56 году в Риме больше всего разговоров было не о цирке, а о театре.

Пантомима

Со времен Августа на театральных подмостках Рима господствовал один вид представлений — пантомима. Это был крайне своеобразный жанр.

На сцене выступал один актер. Арсенал его изобразительных средств состоял из жеста и танца, даже не мимики, ибо лицо актера скрывала маска. С помощью этих простых и скромных средств он должен был представить зрителям драму, сюжет, который обычно черпался из богатейшей сокровищницы мифов, чаще всего малоизвестных. Один актер представлял поочередно разных действующих лиц этой драмы, как мужчин, так и женщин, и самое большее, что он делал при этом, — менял маски. Он танцевал в такт музыке, а оркестр состоял всего лишь из нескольких инструментов. Для объяснения происходящего на сцене имелся хор.

Киник Деметрий, учитель Сенеки, презирал театр. Это вытекало из основного принципа киников: человек должен ограничивать свои потребности самым необходимым. А театр для жизни наверняка не такая уж необходимая вещь, поскольку он не рожден самой природой. Деметрий поэтому никогда не смотрел пантомиму и метал громы и молнии против ее поклонников. Он говорил:

«Танцор в представлении — второстепенная фигура. Зрителя захватывает только музыка: флейта, свирель, отбивание такта. Актер же здесь ничего не значит, он бездумно кружится, а зрителя очаровывают его шелковые одеяния, мелодия, прекрасные голоса хористов».