Нерон

Случалось в этих ночных драках пострадать и самому императору, когда он нарывался на более сильного. Так произошло, когда однажды он начал приставать к жене сенатора Юлия Монтана. Монтан храбро защищал ее. Император, стыдясь синяков под глазами, несколько дней вообще не показывался на людях. Однако Нерон не собирался мстить Монтану, считая, что тот был вправе жестоко обойтись с неведомым нахалом. Монтан сам себя погубил. Узнав от посвященных, кого ему выпала честь поколотить на темной улице, он направил письмо с извинениями. Прочтя письмо, император изрек:

— Значит, он знал, что поднял руку на Нерона!

Монтану пришлось покончить жизнь самоубийством. Зато его жена, красавица Кальвия Криспинилла, вошла в круг друзей императора. Она выступала в роли опытной наставницы по части различных извращений.

Из стычки с Монтаном Нерон извлек для себя урок. С тех пор в ночи его сопровождали офицеры и гладиаторы, державшиеся несколько поодаль. Они вмешивались лишь тогда, когда дело принимало серьезный оборот.

Вскоре весь город знал, кто нарушает ночной покой. Подвергшиеся нападению часто боялись звать на помощь. Этим пользовались настоящие воры. Они безнаказанно обирали жилища и лавки, молва же все приписывала проделкам Нерона.

Сенека и Бурр, разумеется, оправдывали императора:

— Ему только что исполнилось восемнадцать, а у юности свои законы. Однако там, где речь идет о серьезных вещах и государственных делах, он проявляет сдержанность, благоразумие, милосердие.

Именно милосердие Сенека считал самым ценным качеством властителя; с точки зрения подданного такое суждение вполне понятно. Милосердие Сенека определял следующим образом. Это умение держать себя в руках, когда есть возможность отомстить. Милосердие — это если человек, занимающий самую высокую должность, проявляет к подчиненным снисхождение, вместо того чтобы их наказывать.

Сенека посвятил милосердию отдельный трактат. Публикуя его, он преследовал сразу несколько целей: польстить Нерону и убедить императора, что он на правильном пути, и одновременно показать современникам, что он, Сенека, вдохнул в душу своего воспитанника благороднейшую добродетель и продолжает это качество развивать, чтобы дать потомству образ идеального правителя — милосердного Нерона, а равно и идеального советника правителя — философа Сенеки. В трактате автор писал: «Что заставило меня говорить о милосердии? Одно твое высказывание, Нерон. Хорошо помню его, ибо оно восхитило не только меня, но и других, которым я позже это повторял. Благородное, великодушное суждение, проявление подлинного милосердия. Это не были слова, сочиненные заранее, предназначенные для чужих ушей. Они вырвались ненароком и явились свидетельством того, как твоя природная доброта вынуждена противоборствовать с требованиями назначенного тебе судьбой положения. Бурр, твой префект, великолепный человек, именно для того и рожденный, чтобы служить такому правителю, как ты, должен был огласить приговор двум ворам. Он просил тебя указать каждому из них меру наказания. Он настаивал, чтобы ты наконец принял это неоднократно откладывавшееся решение. Недовольно протянул тебе, также недовольному, лист бумаги, на подпись. Тогда ты и воскликнул: „О, как бы хотелось мне не уметь писать!“

Когда же Нерон размышляет о масштабах своей власти, у него, по представлениям Сенеки, роятся такие думы в голове: „Неужто из всех смертных я один добился признания? Меня избрали для того, чтобы на земле исполнять волю богов. Я принимаю решения, которые предопределяют судьбы целых народов. В моих силах решить, какой будет эта судьба. О том, что судьба преподносит кому-либо из смертных, она объявляет моими устами. Мое решение способно“ доставить радость народам и городам. Вопреки моей воле, без моего благосклонного отношения ничто и нигде не расцветет. Один мой жест — и тысячи мечей, что сейчас покоятся в ножнах из-за моей приверженности к миру, будут обнажены. Я решаю, какие народы истребить, какие переселить, какие освободить или лишить свободы, каких царей обратить в рабов, на чью голову возложить царскую диадему, какие города должны пасть, а какие родиться. Несмотря на необъятность моей власти, меня к вынесению суровых приговоров не склоняют ни гнев, ни юношеская опрометчивость, ни легкомыслие и упрямство людей (хотя это способно вывести из себя даже самых уравновешенных), ни желание посредством страха явить свою мощь, проклятое желание, столь частое в великих империях!»

Год назад, создавая «Отыквление…», Сенека устами Аполлона возвестил, что уже грядет золотой век, век счастья и торжества закона. И теперь в своем трактате он не упустил случая предсказать: «Милосердие императора постепенно распространится на всю империю, на все составные части этого колоссального организма, преобразовав их по своему образу и подобию. В людских сердцах возродится взаимная любовь, честность, доверие и скромность. Недостатки и пороки исчезнут, восторжествуют благоденствие и чистота нравов».