Нерон

Мне смешны те, кто гнушается сесть за стол с рабом — и почему? Только потому, что спесивая привычка окружила обедающего хозяина толпой стоящих рабов! Он ест больше, чем может, в непомерной жадности отягощает раздутый живот, до того отвыкший от своего дела, что ему труднее освободиться от еды, чем вместить ее. А несчастным рабам нельзя раскрыть рот, даже чтобы сказать слово. Розга укрощает малейший шепот, даже случайно кашлянувший, чихнувший, икнувший не избавлен от порки: страданьем искупается малейшее нарушение тишины. Так и простаивают они целыми ночами, молча и не евши. Из-за этого и злословят те, кому при хозяевах говорить запрещается. Зато другие, кому можно перемолвиться словом не только при хозяине, но и с ним самим, кому не затыкали рта, готовы бывали за хозяина подставить голову под меч, принять на себя близкую опасность. За столом они говорили, под пыткой молчали.

Часто повторяют бесстыдную пословицу: „Сколько рабов, столько врагов“. Они нам не враги — мы сами делаем их врагами. Я не говорю о жестокости и бесчеловечности — но мы и так обращаемся с ними не как с людьми, а как со скотами. Мы возлежим за столом, а из них один подтирает плевки, другой, согнувшись, собирает оброненные пьяными объедки, третий разрезает дорогую птицу и уверенными движениями умелых рук членит на дольки то грудку, то гузку. Несчастен живущий только ради того, чтобы по правилам резать откормленную птицу, но тот, кто обучает этому ради собственного удовольствия, более жалок, чем обучающийся по необходимости…

Изволь-ка подумать: разве он, кого ты зовешь своим рабом, не родился от того же семени, не ходит под тем же небом, не дышит, как ты, не живет, как ты, не умирает, как ты? Равным образом и ты мог бы видеть его свободнорожденным, и он тебя — рабом. Когда разбит был Вар[35], Фортуна унизила многих блестящих по рождению, готовых через военную службу войти в сенат: одних она сделала пастухами, других — сторожами при хижинах. Вот и презирай человека того состояния, в которое ты сам, покуда презираешь его, можешь перейти. Я не хочу заниматься этим чересчур обширным предметом и рассуждать насчет обращения с рабами, с которыми мы так надменны, жестоки и сварливы. Но вот общая суть моих советов: обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше. Вспомнив, как много власти дано тебе над рабом, вспомни, что столько же власти над тобою у твоего господина… Будь милосерден с рабом, будь приветлив, допусти его к себе и собеседником, и советником, и сотрапезником. Тут и закричат мне все наши привередники: „Да ведь это самое унизительное, самое позорное!“ А я тут же поймаю их с поличным, когда они целуют руку чужому рабу… „Что же, надо допустить всех моих рабов к столу?“ — Нет, так же как не всех свободных. Но ты ошибаешься, полагая, будто я отправлю некоторых прочь за то, что они заняты грязными работами: этот, мол, погонщик мулов, а тот пасет коров. Знай: не по занятию, а по нравам буду я их ценить. Нравы каждый создает себе сам, к занятию приставляет случай. Одни пусть обедают с тобой, потому что достойны, другие — затем, чтобы стать достойными… Он раб! Но, быть может, душою он свободный. Он раб! Но чем это ему вредит? Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой — у скупости, третий — у честолюбия, и все — у страха. Я назову консуляра — раба старухи, и богача — раба служанки, покажу самых родовитых юношей в услужении у мимов. Нет рабства позорнее добровольного. Так что нечего нашим слишком разборчивым гордецам запугивать тебя. Будь с рабами приветлив, покажи себя высоким без высокомерия: пусть они лучше чтят тебя, чем боятся.

Кто-нибудь скажет, будто я зову рабов надеть колпак, а хозяев лишаю их достоинства, когда говорю, что лучше бы рабы чтили их, чем боялись: „Неужто так прямо он и говорит: пусть рабы чтят нас, как будто они — клиенты или утренние посетители?“ Кто так скажет, забывает, что и с хозяина хватит того, чем довольствуется бог, — почитания и любви. А любовь не уживается со страхом. Поэтому, на мой взгляд, ты правильно поступаешь, когда, не желая, чтобы рабы тебя боялись, наказываешь их словами. Побоями наставляют бессловесных животных»[36]

Принципиальным образом проблему рабства Сенека затронул также и в трактате «О благодеяниях», написанном уже в конце жизни. Там он в одном месте размышляет, может ли раб быть благодетелем своего господина? Некоторые возражали на это. Доказывали, что: «Раб не способен стать кредитором своего господина, даже если ссудит его своими собственными деньгами. Это правда, что он ежедневно оказывает услуги своему хозяину, сопровождая его в путешествиях, пользуя его во время болезни, обрабатывая для него землю. Но это всего лишь служба, не благодеяние. Об этом последнем можно говорить тогда, если кто-то окажет услугу, кто мог бы ее и не оказать. А раб не имеет права отказать. Он не может похвастаться, что сделал что-то, ибо не мог этого не сделать!»