Нерон

В страхе Лидия наклонила голову над столом, заткнув уши и зажмурив глаза. Лидия то пристально смотрела на огонь до того, что у нее слипались веки, то пробуждалась от дремоты, пугаясь шороха в соседней комнате, и нервно зевала, впадая в задумчивость. Усталость взяла свое, и девушка крепко заснула. Через два часа, открыв глаза, она с недоумением посмотрела на сидевшего рядом юношу и, еще не успев стряхнуть с себя дремоты, разгоряченная сном и заплаканная, бросилась к нему на шею. Это был Парис. Взгляды Париса говорили яснее слов. Полусонная и счастливая, ошеломленная резким переходом от одиночества к радости свидания, она не могла сопротивляться.

Утром они проснулись в спальне. Лицо девушки горело румянцем смущения, однако на нем не было и следа печали. Она ласкала черные локоны Париса. Лидия поцеловала его покрасневшие веки, не замечая, как Парису хотелось уклониться от этой ласки.

Когда она обняла его, юноша заставил себя ответить ей, но прежнее чувство между ними исчезло.

— Что с тобою? — спросила гречанка.

Парис поднял голову, заставил себя улыбнуться, однако нежность Лидии утратила для него свою цену. Он почти не смотрел на Лидию, говорил отрывисто.

Наконец юноша вышел из дворца. Сев в экипаж, он спрятался за спущенный верх, который защищал его от солнечных лучей. Невыносимая тяжесть давила грудь Париса.

Лидия неподвижно стояла у входа виллы. Эта картина печали преследовала Париса.

Когда экипаж миновал городские укрепления, ему захотелось вернуться в объятия девушки. Он сам не понимал, что с ним делается. «Зачем я погубил ее?» — упрекал себя Парис.

Золотистые сумерки спускались на землю. Юноша проезжал по Аппиевой дороге с ее гробницами, издали доносился шум исполинского города; впереди, между ветвей кипарисов, сквозила потухающая вечерняя заря.

Парис почувствовал усталость. Лошади быстро бежали по дороге мимо обросших кустарниками мраморных памятников, которые плотно теснились один к другому, напоминая собою торжественное, триумфальное шествие смерти.

VIII

В Байе, роскошном приморском городке, куда приезжало на купанье множество богатой публики, Парис достиг еще более громкого успеха, чем в Риме.

Однако всеобщее поклонение и восторженные овации только усилили его тоску. Мужчины и женщины наперерыв осыпали его знаками внимания, зазывали к себе, и молодой артист платил любезностью за любезность, втайне потешалась над знатными покровителями. В его душе постепенно созревала ненависть к людям. Чем глубже всматривался он в человеческие поступки, тем сильнее убеждался, что везде главным рычагом является жажда наслаждений и себялюбие.

На другой день после своего приезда в Байю Парис узнал о прибытии императрицы. Неясное предчувствие подсказало ему, что эта женщина недаром явилась сюда.

Сначала актер старался не встречаться с нею, но было невозможно избегнуть случайных столкновений в театре или на прогулке, тем более что публика, собравшаяся в Байе, следила за каждым шагом приезжего артиста.

Таким образом, они встретились однажды близ Авернского озера.

Императрица приказала остановить носилки и первая подошла к танцору, протягивая ему в знак приветствия обе руки.

Свита Домиций осталась немного позади, а сама она пошла с Парисом по лесной дорожке к озеру.

Вдруг Домиция остановилась в тени густых деревьев, откуда их никто не мог увидеть, и, краснея, взглянула в лицо юноши.

— Парис, — прошептала она, робко оглядываясь на свою свиту, — знаешь ли ты, зачем я так поспешно выехала из Рима?

Молодой человек вздрогнул и отвернулся, стараясь скрыть волнение.

— Сюда идут, — сказал он.

Императрица замолчала, и они оба двинулись дальше. Лицо Домиций краснело и бледнело. Юноша украдкой посматривал на нее. Его приятно волновало, что царственная красавица добивается любви бедного актера.

Достигнув озера, императрица приказала разостлать ковры у прибрежного тростника и села на землю вместе с юношей, пока невольники разносили присутствующим напитки и кушанья.

— Говорят, что великий Вергилий почерпал вдохновение в окрестностях Аверна, — сказала Домиция, любуясь гладью озера.

С кубком в руке, разгоряченный вином, Парис принялся декламировать стихотворение греческого поэта Мосха. Императрица, вдохновившись, перебила его и докончила отрывок. Актер с восторгом прислушивался к голосу Домиций, удивляясь его гибкости. В мимике женщины так живо отражалось содержание стихов, что Парис смотрел на нее с нескрываемым изумлением. Губы красавицы вздрагивали; глаза отуманились слезами, когда она говорила о смерти Адониса. Дойдя до заключительной строфы, императрица была не в силах продолжать: волнение отняло голос.

— Из тебя могла бы выйти превосходная актриса, — сказал изумленный Парис.

— Приходилось ли тебе вести такие беседы с Лидией? — неожиданно спросила императрица.