Нерон

Вечером накануне назначенного покушения Сцевин сначала долго беседовал наедине с Антонием Наталом, также участником заговора. Беседа эта была замечена прислугой Сцевина, что впоследствии и позволит начать разоблачение заговорщиков. Простившись с Наталом, Сцевин запечатал завещание, что также не укрылось от домашних, а затем достал кинжал, который мечтал на следующий день обагрить кровью злодея, тиранящего Рим. Кинжал показался ему затупившимся и утратившим блеск от времени. Тогда-то он и призвал вольноотпущенника Милиха, продолжавшего служить своему прежнему хозяину, уже будучи свободным, и поручил ему отточить лезвие кинжала до блеска. После этого он, верный своим привычкам, устроил домашнее пиршество, правда, много более обильное, нежели обыкновенное. Пир был ознаменовал поступком, говорящим о, безусловно, великодушном характере этого человека: он отпустил на волю рабов, бывших его любимцами, а остальных щедро одарил деньгами. Во время пиршества был он мрачен, что не удавалось ему скрыть даже оживленными речами. После окончания трапезы он вновь позвал Милиха, поручив ему приготовить на завтра повязки для ран и средства, останавливающие кровь. Распоряжение совсем не лишнее, поскольку заговорщики намеревались покончить с Нероном, навалившись на него гурьбою, что неминуемо привело бы к нанесению ими не только тому, на кого они покушались, но и друг другу многочисленных колотых и резаных ран. Был ведь и исторический пример, наверняка прекрасно известный Сцевину: убийцы Цезаря не только ему нанесли 23 раны, из которых, кстати, только одна оказалась смертельной, но в суматохе поранили и своих же сообщников.

Такая предусмотрительность Сцевина не оставила у Милиха сомнения, для какого, собственно, дела оттачивал он кинжал и в ходе какой потасовки его господин может получить ранения, для излечения которых ему велено приготовить заранее повязки. Жена Милиха, бывшая при всем этом, ни на минуту не усомнилась в преступности намерений Сцевина и очень быстро сообразила, что донос на него может дать ее мужу, а значит, и ей самой, щедрую награду от цезаря. Более того, представлялось чрезвычайно важным донести первыми, поскольку среди многочисленной челяди Сцевина могли найтись еще желающие хорошо подзаработать на изобличении преступных умыслов своего хозяина. Если Милих поначалу и колебался, то его энергичной супруге удалось очень быстро убедить его в необходимости немедленного действия. Ведь куда опаснее было скрывать очевидный преступный умысел. Если заговорщики потерпят провал, что по образу их действий предположить было совсем не трудно, или же кто-то раньше явится во дворец Нерона с доносом, можно оказаться и причисленными к заговору, а уж это сулит неминуемую погибель. Страх перед таким поворотом дел заставил Милиха отбросить последние колебания.

«Когда его рабская душа углубилась в исчисление выгод, которые могло принести вероломство, и представила себе несметные деньги и могущество, перед этим отступили долг, совесть, попечение о благе патрона и воспоминание о дарованной свободе».[206]