Неровный край ночи

Дверь грузовика хлопает, и двигатель, кашляя, заводится. В следующий момент грузовик катит прочь, складки брезента на его кузове хлопают на ветру, он едет по главной дороге к полям, и дальше в сторону Штутгарта.

Антон и Элизабет держатся на расстоянии друг от друга, хотя его желание броситься к ней все в нем переворачивает и кажется почти невыносимым. Он видит, как она закрывает глаза, тихая и спокойная, собирается с духом, готовая принять все, что будет дальше. Как только Эмиль шепчет: «Офицер уехал я больше не вижу грузовик», – она бросается в объятия Антона. Она облегченно всхлипывает у него на груди.

– Матерь милосердная, – голос Антона дрожит. – Почему ты вернулась?

– Я не могла оставить тебя одного ждать своей участи.

– Но дети…

– Твоя сестра приглядывает за ними. Она согласилась, что если что-то случится с нами обоими, то она позаботится о них.

Он мягко отстраняет ее, держа за плечи.

– Ты должна ехать обратно, Элизабет. Ты не можешь оставаться здесь со мной. Сейчас судьба едва миновала нас – второй раз нам не выкарабкаться. Разберутся они, что стало с колоколами, или нет, они в любом случае приедут за нами однажды, за отцом Эмилем. И за мной.

Она улыбается ему.

– С Божьей помощью, мы спасемся.

– Детям нужна мать.

– С Божьей помощью, – повторяет она упрямо.

Антон не так сильно рассчитывает на Божью помощь.

– Когда Мебельщик прознает, что ты сделала, он напишет своим контактам, уж в этом будь уверена. Он скажет им, что мы с тобой женаты. Они арестуют и тебя – за ложь офицеру.

– Я понимаю, что они узнают правду, – начинает она, – рано или поздно. Я знаю, что они вернутся. Ты же не думаешь, что мне это легко далось – правда? – оставить моих детей.

Он теперь почти всхлипывает.

– Почему ты это сделала? Почему вернулась?

– Ты мой муж. Мы будем вместе, что бы ни случилось.

Он прижимает ее к груди и крепко обнимает. Если бы только он мог уговорить ее укрыться и избавить себя от того, что грядет.

Эмиль кладет руки на головы каждого из них в молчаливом благословении.

– Идите домой, – говорит священник. – Идите и будьте вместе, пока еще есть время.

Антон и Элизабет бредут вместе по грязной дороге. Они сворачивают в переулок, ведущий к старому фермерскому дому, в сад, к виднеющемуся за ним коттеджу – их дому. Всю дорогу Элизабет держит его за руку и не отпускает, пока они не доходят до двери их спальни.

41

Лелеять надежду легче, когда Элизабет рядом, и все же Антон желал бы, чтобы она вернулась в Штутгарт. Зима медленно уступает место серой промозглой весне. Зацветают крокусы, разукрашивая луг, где пасется молочная корова, покрывая мазками фиолетового и белого землю у подножия лестницы. В этом году строить кроличий садик некому, но на несколько оставшихся монет Антон покупает плитку шоколада в пекарне и отправляет детям в Штутгарт.

Крокусы отцветают, проходит время возрождения, а в газетах все еще пишут только о бессмертии фюрера. Но где жива любовь, там жива и надежда. В моменты отчаяния, Антон берет Элизабет за руку. Он говорит себе: «Будь терпелив. В надежде наше спасение». Но можно ли назвать это надеждой? И зачем просить то, что уже имеешь?

Антон и Элизабет, муж и жена, живут тихим ожиданием. Утром они встают и занимаются повседневными делами. Между приветствиями, которыми они обмениваются с соседями, в значимых паузах между словами, они ищут того чуда, которого все ждут. Радио и газеты, как один, твердят о том, что Германия велика, Германия сильна, наш лидер недостижим. Но шепоты рассказывают другую историю. В январе Освенцим сдался советским войскам, и те пленники, которые еще были живы, были освобождены. В марте Американцы взяли Кельн – от фрау Горник пока не было вестей. Гиммлера больше нет, его сменил на посту генерал Хейнрици, штаб в Копенгагене был разбомблен и разрушен. В последний день марта генерал Эйзенхауэр потребовал от Германии сдаться. По радио о таком не услышишь, но это об этом ходят настойчивые слухи, а слухи доходят даже сюда, в нашу ничего не значащую деревню.

Черный прилив отступает, но недостаточно быстро. Германия все еще в руках НСДАП, но когда волк загнан в угол, он скорее укусит. Антон и Элизабет прислушиваются и ждут, но не позволяют надежде расцвести. Вечера они проводят обнявшись, отдаваясь на час или два страху, который никогда не отпускает. Иногда она плачет, уже оплакивая все, что пока еще не потеряно, – иногда всхлипывает он. Когда приходит сон, их видения черные и серые, лишь иногда сквозь них пробивается свет, как через проколотую заслонку свечи. А утром они снова поднимаются. Они отдергивают занавески, читают новости. Но новость о падении Гитлера все еще отказывается приходить.

Сперва были крокусы, теперь это нарциссы. А затем тюльпаны, заливающиеся розовым румянцем. Ночью Антону снится место глубоко под землей, куда могут пробиться лишь корни цветов. Темная земля содрогается от призрачного голоса, голоса памяти. От звука он просыпается и чувствует, как эхо отдает дрожью в ладони.