Нерозначники(СИ)

-- И я сурьёзно. Ты слухай, что дальше было. Так вот, и будто бы Настя вся, как полагается, в платюшке белом и фата на ней лёгонькая, как есть невестина. Огонёк её тут же, при галстуке своём, а одёжки нашей на нём никакой нет, так в своей рыжей шубе и сидит на жениховском-то месте. Словом, свадьбу играем. Вся наша родня здесь, да и из Канилиц гостей многонько. Ты своих подруг привела изрядно...

-- Кого это? -- удивилась Таля.

-- Ну, можа, и не твои подруги... -- поправился Елим. -- Уж больно девок молодых многонько было... Ну да ладноть, Огонёк смурной сиднем сидит. Мы его кормим, а он всё в лес смотрит, да ещё чарку за чаркой, чарку за чаркой, только успевай наливать! Настя уж его в бок толкает: дескать, совесть поимей, на свадьбе всё-таки, перед гостями неудобно...

-- Дедушка...-- Таля засмеялась и шутейно глянула, будто осудила всё одно.

-- Срамит ужо Огонька: жених ты ально кто? Так и до брачной ночи не дотянешь... Эхма, забыл! -- Елим хлопнул себя с досады по лбу. -- Раньше-то было -- самое главное пропустил! Привезла Белянка молодых из лесу, и тут Настя по невестиному обряду спиной к гостям повернулась и, не глядя, букет цветов в гостей запустила... Все прыгают да руками тянутся. Тут я во сне ничегошеньки разобрать не мог, а потом вроде как все расступились, и ты с букетом стоишь...

-- Вечно ты, дедушка, сочиняешь, -- будто обиделась Таля.

-- Да что б мне провалиться! -- истово выпалил Елим. -- Всё так и было! Сдаётся мне, Талюшка, что свадебка не за горами...

Таля встала и, пряча смеющееся лицо от Елима, толкнула легонько Сердыша.

-- Иди, Сердышка, не мешай. Вода закипела.

Тот заскулил, неистово подметая пол хвостом, и Елим вовсе его за двери погнал.

-- Посидел, и будя. Нече тут метлой махать. Подметено уже.

Стал Сердыш вокруг дома кружить. Так и думает, как бы ухо в избу запустить. Оляпка ещё пристала и выспрашивает: мол, что там из съестного готовится и скоро ли к столу позовут? Так и подумала, что прохвост что-то разведал. Куда там, он, когда в доме был, на съестное вовсе внимания не обращал... На пустяки не отвлекался. А Оляпка -- вот вишь, неугомонная -- прилипла: скажи да скажи.

Сердыш, известно, пёс рамистый. Если передние лапы на подоконник поставит, мордаха запросто в окно упирается. И сразу ему видать, что в избушке делается. Прильнёт эдак к стеклу и выглядывает, что там вкусное на столе лежит и стоит ли казанок с варевом на печке.

И в этот раз он к оконцу притиснулся. И будто всамделе в нём настоящий Сердыш победил. Глядит натужно, высматривает что-то там, зрение пружит ну и нет-нет да и облизнётся. Известно, интересное углядел. А ушами, как ни крутил, так ничего толком и не услышал.

-- Ну, что там? -- Оляпка нетерпеливо возле вьётся. Самой бы посмотреть, да росточком не вышла. А хоть бы и вышла, воспитание всё-таки не то, чтобы в окна заглядывать.

-- Ничего не вижу, -- отмахнулся Сердыш. -- Не варили ещё.

-- Как же не варится? -- Оляпка обиженно поджала хвост. -- Я же чую, с кабанятины...

-- Это у тебя с носом что-то... -- заважничал Сердыш и спрыгнул на землю. А сам хитрющие глаза прячет, выдать себя боится. -- Надышишься всякой всячины, вот тебе и кажется. С кабаня-атины... Сама ты кабанятина... Тоже придумала!..

Оляпка растерялась, опять шею вытянула и осторожно повела носом. Голова у неё сразу закружилась, поплыла одурманенная. "Сам не знает, что говорит, -- подумала она обиженно. -- Да я бы и за версту не ошиблась. Наверно, опять хитрит".

Сердыш самый большой казанок на печи углядел, да вдобавок кости хрящистые из варева выглядывают так-то. У него разом в серёдке стая волков и завыла. Где тут утерпеть! Вновь возле двери толкошится и скулит ещё жалостливее.

-- Опеть дверь ломаешь? -- Елим выглянул из дома. -- Вон на Ляпушку глянь, не меньше тебя исть хочет.

Сердыш язык из розовой ребристой пасти уронил, облизывается им непереставаючи и будто ничего не понимает.

Кулеш остыл, и Таля вынесла Сердыша миску, жёлтую с красным цветком, и Оляпки, белую малированную.

-- Вот уже и можно, -- поставила она миски на траву. -- Кушайте, лапушки мои.

-- Куда?! -- тут же Елим напустился на Сердыша. -- Посуду свою не помнишь? Одинаково положили, тебе даже больше. Чего смотришь? Вон с Оляпки пример бери. Кушает и в чужую тарелку не заглядывает.

Оляпка всегда аккуратно ест. Миску между лапок зажмёт и потихонечку без всякого шума хрумкает себе. Ни крошечки не просыплет, ни капельки не прольёт. У Сердыша, конечно, такого воспитания вовсе нет. Смахнул всё начисто и дальше пошёл.

Вот и сейчас быстренько управился и, как обычно, стал вокруг Оляпки выхаживать. Она ест себе, внимания не обращает, только ещё крепче миску к себе прижала. Привыкшая уже, знает, что смотреть на Сердыша никак нельзя. Уж больно глаза у того жалостливые, голодные, да и скульнёт иной раз -- так и есть перехочешь, всю снедь отдашь. Было уж такое, что и говорить, и не единожды.