Несбывшаяся любовь императора

– Это почему? – еще пуще удивился Николай Дмитриевич, подумав, что вот не зря он не хотел к сему Рауху идти: не способный оказался немец к лечению!

И тут Раух все тем же казенным тоном осведомил его, что причина никакая иная, кроме как тяжесть его, Николая Дмитриевича, хвори. Называется сия хворь – тут Раух разразился латынью, а когда у пациента стали круглые глаза, снизошел и объяснился по-русски:

– Вы, конечно, слышали о туберкулезе, который русские называют чахоткой? Легкие начинают разлагаться, человек выхаркивает их с кровавой мокротой. Однако туберкулезу могут быть подвержены не только легкие, но и другие части организма. Например, бывает туберкулез трахеи и бронхов. Установлено, что возможен костный туберкулез. У вас же, сударь, поражена этой заразой аналогичной болезнью мышца, которая заставляет двигаться одну из частей сердца[27].

Николай Дмитриевич по-прежнему ничего не понимал. Раух, скривив губы, сухо объяснил, что сердце Шумилова – главный механизм, который заставляет работать весь прочий органон, – отягощено некоей врожденной, то есть возникшей при появлении на свет, опухлостью и, пытаясь справляться не только с жизненными нагрузками, но и с хворью, износилось прежде времени, а потому трудиться далее отказывается. Припухлость же увеличилась и продолжает расти. И ведь не заменишь в сердце некие части на запасные – до таких хитростей лекари еще не додумались. Это как раз тот случай, когда им приходится, разведя руками, изречь фразу, которая звучит как смертный приговор: «Медицина здесь бессильна!» – и уйти восвояси, оставив пациента наедине с его болью и смертным страхом, который отныне застит ему весь мир.

– Конечно, – сухо добавил Раух, – вы можете обратиться к прочим докторам и мой диагноз проверить, однако советую не сомневаться, что я – единственный в мире специалист по злокачественным опухолям сердечной мышцы, а потому лучше вам поверить мне и оставшееся на этом свете время провести с пользой для спасения души вашей и распоряжения вашим состоянием.

Николай Дмитриевич смотрел на него тупым, остановившимся, погасшим взором – да и вряд ли народился на свет человек, который известие о своей скорой, неотвратимой, неминучей кончине встречает с радостными кликами! – а сам думал, что ни к каким другим докторам он, конечно, обращаться не станет. Он безоговорочно поверил Рауху, с его ледяным тоном, ледяными белыми пальцами, болезненно вдавливаемой трубкой и колючей кушеткой. Более того! Он обнаружил, что смутно предчувствовал свою обреченность, именно оттого и не обращался к докторам прежде. Тянул время, боялся услышать приговор… Ну вот и дотянул, вот и услышал.

Вдруг матушка вспомнилась… Не от той ли хвори она, бедная, мучилась и померла? Как же печалилась, как горевала, что Николашенька вырастет без материнской заботы и ласки! И вот теперь забирает к себе любимого сына…

Тем временем Раух вышел, предложив пациенту одеваться. Делал это Николай Дмитриевич столь долго, что аж самому неловко стало. Забыл, как руки в рукава сорочки вставлять, вот до чего дошло! Сапог левый на правую ногу натянуть пытался… Кое-как собрался с остатками достоинства и некоторое время смотрелся в большое настенное зеркало, пытаясь собрать расползшиеся, даже разбежавшиеся в ужасе (так ему почудилось) черты лица. Неимоверным усилием заставив голос не дрожать, он спросил доктора, который терпеливо ожидал в соседнем кабинете:

– Сколько же мне еще осталось пробыть на этом свете, как по-вашему?

Раух смотрел на него в сомнении, но ни тени сочувствия не было на его лице.

– Я ведь не Господь, чтобы знать минуту вашей кончины в точности, – проговорил наконец хмуро и как бы нехотя. – Да и не уверен, что нужно нам постоянно прислушиваться и ожидать, когда прозвучит первый удар нашего погребального колокола… Вы убеждены, что желаете об этом знать?

Николай Дмитриевич снова вспомнил, как умирала мать. Доктора, которых отец в полном отчаянии нагнал к ее одру во множестве, беспрестанно пытались вселить в нее надежду и твердили, что бедняжка еще поправится, даже когда она просила прислать священника и причаститься Святых Таин. Она уже отходила, а один самый ретивый лекарь все твердил в соседней комнате, что надежда на выздоровление умирает после пациента, а потому все хотел применить к ней какие-то новейшие медицинские средства.

Нет, ничего такого Николай Дмитриевич испытывать не хотел, а потому мрачно, весомо кивнул. Да, он желал знать, когда пробьет его час! Раух вздохнул, пожал плечами:

– У вас остался месяц, самое большее – два. Именно поэтому я и рекомендовал поспешить с приведением в порядок ваших земных дел, буде они имеются.

– Благодарю вас, – проговорил Николай Дмитриевич, порадовавшись тому, как звучит его голос – спокойно, без дрожи, без унизительной слезливости. – И прошу вас, не трудитесь возвращать мне деньги за визит – того, что имеется у меня, на мой век хватит, еще и останется.