Несбывшаяся любовь императора

Полевой приехал в Петербург посмотреть генеральную репетицию – и понял, что больше он этот город не покинет. Причина этому оказалась проста – Николай Алексеевич с первого взгляда влюбился в актрису, которой предстояло исполнять роль Офелии, – в Варю Асенкову.

Его поразили ее красота, искрометное веселье и в то же время – затаенная печаль в глазах; поразил ее образ жизни – открытый, беспорядочный, суматошный – и в то же время с этими тщетными попытками сохранить живую, нетронутую душу, сохранить тайну сердца…

Полевой чувствовал, как может чувствовать только влюбленный: тайна у этого сердца есть. Он кое-что заподозрил, когда увидел, как именно играет Варя роль девушки, влюбленной в принца, – роль Офелии, влюбленной в Гамлета. Потом до него дошли слухи, которых вокруг Вари клубилось множество: и про серьги, и про отказ повысить жалованье, и про монолог Эсмеральды… Но к тому времени ничто уже не могло изменить отношения к ней Полевого, потому что он влюбился смертельно, напрочь, безвозвратно пропал – безвозвратно и безнадежно.

Какие бы мечты он ни лелеял на заре этой любви – некрасивый, замкнутый, скромный, небогатый, немолодой, обремененный семейством, – Полевой очень скоро понял, что ему придется довольствоваться только дружбой, однако и это он считал драгоценнейшим даром. А уж когда увидел, как играет Варя Офелию, тут он, бедолага, и вовсе пропал, и дружба его превратилась в истинное поклонение, вернее в обожание.

Каратыгин делал своего Гамлета необычайно темпераментным, неистовым. Игра же Асенковой была лишена даже намека на мелодраму. Она наотрез отказалась от музыкального сопровождения своих сцен, тем паче – сцены безумия, то есть от так называемого оперного исполнения трагедии. Ее Офелия была кротким, гармоничным существом, для которого любовь к Гамлету составляла смысл жизни. Она сошла с ума не только от горя по убитому отцу, но и оттого, что его убийцей оказался человек, которого она боготворила.

Восторг зрителей был полный. Критика почти единодушно превозносила актрису: «В Офелии Асенкова была поэтически хороша, особенно – в сцене безумия. Это была Офелия Шекспира – грустная, безумная, но тихая и потому трогательная, а не какая-то беснующаяся, как того требовали от нее некоторые критики и какой, наверное, представила бы ее всякая другая актриса, у которой на уме только одно: произвесть эффект, а каким образом – до того дела нет.

Бледная, с неподвижными чертами лица, с распущенными волосами и с пристально устремленным вниз взглядом, душу раздирающим голосом пела Асенкова:

…И в могилу опустили

Со слезами, со слезами…

Здесь очарование, назло рассудку, доходило до высшей степени, и невольные слезы были лучшей наградою артистке».

Среди зрителей Александринки на премьере находился некий юноша. Ему было лишь шестнадцать, но сердце его переполнилось любовью к актрисе. Он оказался не в силах иначе выразить свою любовь, как написать стихи, которые так и называл – «Офелии»:

В наряде странность, беспорядок,

Глаза – две молнии во мгле,

Неуловимый отпечаток

Какой-то тайны на челе…

…Невольно грустное раздумье

Наводит на душу она.

Как много отняло безумье!

Как доля немощной страшна!

Нет мысли, речи безрассудны.

Душа в бездействии немом.

В ней сон безумья непробудный

Царит над чувством и умом.

Он все смешал в ней без различья,

Лишь дышат мыслию черты,

Как отблеск прежнего величья

Ее духовной красоты…

Так иногда покой природы

Смутит нежданная гроза:

Кипят взволнованные воды,

От ветра ломятся леса.

То неестественно блистает,

То в мраке кроется лазурь,

И, все смутив, перемешает

В нестройный хаос сила бурь.

Юноше этому еще предстояло сделаться знаменитым. Пока же его имя никому ничего не говорило: какой-то Николай Некрасов…

Полевой отныне был обуреваем одним желанием: писать для Асенковой. Его не смутили весьма нелицеприятные отзывы «Русского инвалида» об Офелии. Кравецкий был в своем репертуаре: театральный Зоил, что с него возьмешь? Однако никто не знал, что критик тоже решил выступить в роли режиссера и уже назначил день премьеры… своего спектакля, который он ставил по трагедии, написанной Натальей Васильевной Шумиловой.

Главную роль в этой трагедии предстояло играть Раиске. Кравецкий свел ее с Шумиловой, и та за участие в своем коварном замысле посулила Раиске сумму, которая мигом свела с ума эту вечно безденежную болтунью так же, как другая, значительно большая незадолго до этого свела с ума самого Кравецкого.

Итак, оставалось только ждать назначенного дня. Это был день полубенефиса[38] Варвары Асенковой.

* * *

Варя блистательно провела в этот вечер водевиль «Полковник старых времен» (опять с переодеванием в мужской наряд и демонстрацией обворожительных ножек), прелестно сыграла дочь мельника в «Русалке», а потом появилась в роли Вероники в мелодраме «Уголино», написанной Полевым на один из сюжетов «Божественной комедии» Данте.

День для премьеры был выбран неудачно: в Большом Каменном театре в тот вечер танцевала знаменитая Мария Тальони – и все же Александринка была полна, зрители толпились на улице, ловя отрывочные реплики, долетавшие из зала.