Несбывшаяся любовь императора

– Угомонитесь, Надежда Васильевна и вы, Кравецкий! – крикнул Дюр возмущенно, однако голос его снова сорвался, и он прижал ко рту платок, да так и не отнял его, чтобы те, кто обернулся к нему с тревогой, не увидели того, что видел, и не раз, он сам, – кровавых пятен на белой ткани.

– В самом деле, господа, тут следует разобраться, – примирительно произнес Каратыгин.

Наденька, впрочем, не желала ни разбираться, ни успокаиваться. Она властно махнула Раиске:

– Забери флакон! Немедленно!

А сама подошла к столику и осторожно, словно хрустальную, взяла коробку с прочими французскими гримировальными принадлежностями.

– Как смела ты… – начала было Наденька, гневно обращаясь к Варе, да так и замерла, потому что далее произошло следующее.

Раиска столь спешила исполнить приказание, что буквально вырвала флакон из рук Вари. Та еще не успела вставить пробку, поэтому розовая тягучая жидкость выплеснулась на руки и лицо Раиски. Раздался страшный крик, и все увидели, что они покрылись уродливыми язвами. Раиска выронила флакон и закричала еще громче:

– Отравила! Она меня отравила! – И бросилась бежать.

Актеры отшатывались, давая ей дорогу, боясь прикоснуться к ней, словно к чумной, недоумевающие, испуганные, растерянные, не в силах поверить, что перед ними не развернулась одна из шекспировских трагедий, в которых им приходилось играть, что это события реальной, подлинной жизни…

– Да что же это?! – в ужасе вскричала Варя и отшвырнула от себя кусочек шелка, пропитанный кремом. – Да как же…

– Она хотела меня отравить, изуродовать! – закричала Наденька, швыряя в Варю коробку с французским гримом. – Это она его украла и отравила, чтобы я… чтобы извести мою красоту! – завопила она истерически. – Что стало бы со мной, если бы я успела этим намазаться!

Кругом загомонили. Актеры с ужасом смотрели на валяющийся на полу грим, переводили взгляды с Вари на Наденьку, словно не в силах были уразуметь, кто тут прав, кто виноват. На многих лицах отражалось сомнение. Конечно, налицо отвратительная интрига, но кто ее заварил? Неужели опять Самойлова? Или все же Асенкова решила одним махом избавиться от докучливой соперницы?

Эти люди жили в мире выдуманном более, чем в реальном, а потому способны были допустить и принять самый невероятный, самый кошмарный сюжетный поворот, преподнесенный драматургом по имени Жизнь. Именно поэтому они не могли понять, кому следует верить.

– Несчастная ваша горничная, бедная девушка, что с ней теперь станется?! – изрек Кравецкий, подходя к Наденьке с самым сочувственным видом. – А ведь Асенкова не только воровка, но и убийца! Ей и впрямь место в тюрьме!

– Скорее всего, она сумасшедшая, и ей место исключительно в желтом доме[39], – послышался насмешливый голос, и вперед, ко всеобщему изумлению, вышел не кто иной, как сбитенщик. – Госпожа Самойлова всех созвала сюда для того, чтобы обвинить Варвару Николаевну в краже своих драгоценных белил и кремов. Но мы вошли в ту самую минуту, как Варвара Николаевна собиралась обтереть этим отвратительным зельем собственное лицо, чтобы обезобразить себя навеки и причинить невыносимые страдания. Ну разве здравомыслящий человек намажет себе лицо царской водкой?![40]

– Только безумец на это способен, – подтвердил Дюр. Закивал и Петр Каратыгин, и остальные, чувствуя, как туман недоверия исчезает под влиянием трезвого, размеренного голоса сбитенщика. Он говорил, как человек, привыкший властвовать, командовать, приказывать и наказывать.

– В самом деле, – загомонили на разные голоса. – Варенька, Варвара Николаевна не могла бы…

– Не знаю, что за дьявольская интрига тут затевалась, – сурово сказал сбитенщик, переводя взгляд с Наденьки Самойловой на Кравецкого, и тот вдруг отпрянул, потому что зеленые глаза, глядевшие на него из-под козырька картуза сбитенщика, показались ему очень знакомыми, пугающе знакомыми! – Поистине дьявольская… но она не удалась, к счастью.

– Я не знала, что грим отравлен! – истерично воскликнула Наденька, а Василий Каратыгин вдруг взвизгнул:

– Питье, мой Гамлет! Питье… отравлено!

Вокруг так и зашлись смехом. В постановке «Гамлета» Наденьке, несмотря на все старания Кравецкого и Крутицкого, так и не выпало играть Офелию, для нее удалось добиться только роли королевы Гертруды, которую она благополучно завалила, потому что не годилась для этой роли ни по годам, ни внешне, ни способностями. Особенно смехотворно звучали в ее устах патетические реплики, и одну из таких реплик Каратыгин сейчас передразнил так удачно, что актеры, эти полудети-полувзрослые, равным образом готовые в любую минуту рыдать и смеяться, обвинять и оправдывать, доверять и порицать, расхохотались, словно мигом забыв все, что только что произошло перед ними.

– Но поскольку Варвара Николаевна отнюдь не похожа на Офелию, роль которой она так блистательно исполняет, – продолжал сбитенщик, – и, в отличие от Шекспировой героини, не сумасшедшая, значит, она стала жертвой какой-то подлой шутки, истоки которой, как мне кажется, нужно искать не в ее уборной, а у каких-то ее соперниц.