Несбывшаяся любовь императора

Александра Егоровна расплакалась. Ей было стыдно перед дочерью… Мало того, что enfant naturel, так еще и за обучение не заплачено. А ну как начальница пансиона не смилосердится да выгонит Вареньку? А вот Наденьку Самойлову мать тоже отдала в пансион и забирать не собирается! Бедная девочка, ну за что ей столько огорчений?!

Однако, утерев слезы, Александра Егоровна, к своему изумлению, не заметила на Варином лице даже единственной приметы этих огорчений. Напротив – дочка улыбалась!

– Маменька, не томите себя, не плачьте, – сказала она почти весело. – Я довольно выучилась манерам, а благородной девицей мне все равно не стать. И хоть актрисы из меня не выйдет, все же театр – это единственное место, где я могу заработать на жизнь. Нет, на сцену меня не тянет… Лучше в портнихи пойти или в куаферши, в гримерши. А что? Кто сказал, что этим только мужчины могут заниматься? Я выучусь. Зачем вам кому-то платить за услуги? Вам я за так все делать стану, а другие будут мне за шитье нарядов, за помощь платить. Не хочу я на вашей шее сидеть.

Александра Егоровна зарыдала еще пуще – оттого, что вновь они с Варей пришли на тот самый путь, на который уже отправлял ее мудрый человек, князь Гагарин. Снова больно ужалило самолюбие: Наденька Самойлова станет на сцене выставляться, а Варенька будет для нее платья шить?!

Но делать было нечего: самое малое, весь ближайший год семье будет не до роскошества, чтобы заем в банк отдать… Мелькнула пугающая мысль, что за обучение портновскому ремеслу тоже придется платить, однако тут же Александра Егоровна вспомнила, что у нее есть добрые знакомства в этой среде, небось сумеет сговориться с какой-нибудь модисткой, которая подождет с оплатой.

Так оно и вышло, и обрусевшая француженка Якобина Львовна Леве (услышав эту фамилию, Варя сразу вспомнила балетный прыжок тан-леве и историю, которая приключилась с добродушным Петей Каратыгиным и строгим Дидло из-за этого самого прыжка), из числа тех, к кому особенно часто обращались актрисы, взяла Варю в ученицы. Здесь никому не было дела ни до того, что она enfant naturel, годная лишь на то, чтобы приличные мужчины занимались с ней неприличными делами. Здесь все были примерно такого пошиба, а некоторые ровесницы Вари уже имели кавалеров, против чего Якобина Львовна совершенно не возражала, восклицая: «Удаче не всегда по пути с невинностью!»

Очень многие воспитанницы в ее мастерской назывались девицами только для приличия, а две или три уже имели своих собственных les enfants naturels, которые воспитывались в чужих семьях. Разумеется, матери по мере сил оплачивали их содержание. Якобина Львовна к подобному относилась с пониманием и уверяла, что во Франции это очень принято: она-де могла бы рассказать массу историй о добропорядочных дамах и господах из самого высшего света, даже придворного круга, отдававших своих les bâtards в деревни, крестьянам, и если и вспоминавших о них, то лишь изредка. Иной раз дети так и вырастали, не узнав правду о своем происхождении. Ходили даже слухи: мол, покойная, несчастная королева-мученица Мария-Антуанетта имела такое дитя, которое произвела втайне от всех (одна лишь герцогиня де Ламбаль знала об этом и была ее пособницей). Зачала королева, в ту пору еще дофина, от своего возлюбленного, носившего при дворе прозвище Юнец и бывшего не кем иным, как графом Карлом Артуа, младшим братом мужа королевы, его величества Людовика XVIII, чья смерть тоже стала мученической. Граф же Артуа впоследствии и сам сделался королем и был им до недавнего времени, до 1830 года, когда его заставила отречься Июльская революция.

– Ну, если королевы грешат, то нам, простым смертным, сам Бог велел! – сказала, выслушав эту историю, желтоглазая модистка Раиска и засмеялась торжествующе. – Я бы тоже могла порассказать кое-что о разных королевах, нет, королях… если бы хотела!

Однако Якобина Львовна так глянула на нее, что девица немедленно опустила свои бесстыжие желтоватые глаза и умолкла. Раиска была очень странная. То веселая, смешливая, добродушная, а то будто бес в нее вселялся, и она становилась сварливой, бранчливой, злоязычной, а иногда и плаксивой, и это было еще хуже брани. Она начинала бесконечно перечислять свои счеты к судьбе, которая с ней обошлась немилостиво, наказала незаслуженно. Орудиями злой Раискиной судьбы были какие-то бесчинные люди, она не называла их имен, но одно все же проскальзывало – имя какой-то графини Клеопатры Петровны, главной Раискиной гонительницы. У этой графини Раиска была-де в швейках, да прознала о ней какую-то неприглядность, и та бедную девку прибила, да еще пригрозила, что муж заточит Раиску в каземат пожизненно. Раиска не стала ждать, пока это случится, и бежала, в чем была, можно сказать, голая и босая. Она едва не замерзла до смерти на улице (сие приключилось среди студеного января), однако ее приютила сердобольная Якобина Львовна, которую и саму когда-то спасли добрые люди, вот она и положила себе никому из пропадающих не отказывать в помощи, не ожидая за то награды.