Несбывшаяся любовь императора

Острая зависть пронзает Варю – никогда прежде не испытывала она такого чувства! Она смотрит на сцену – и завидует. Прежде всего, само собой, она завидует Маше, такой хорошенькой в костюме Сюзанны, в этом очень изящном белом лифе с баской, такой же юбке и забавном маленьком чепчике. Она завидует красавцу Николаю Дюру, длинные ноги которого – ноги балетного танцора! – обтянуты узкими штанами до колен и белыми чулками, а короткая жилетка подчеркивает стройность его стана.

А как задорно звучит голос Николая – Фигаро!

– Так вот как, ваше сиятельство, драгоценный мой граф! Вам, оказывается, палец в рот не клади! Я-то терялся в догадках, почему это он не успел назначить меня домоправителем, как уже берет с собой в посольство и определяет на место курьера! Так, значит, ваше сиятельство, три назначения сразу: вы – посланник, я – дипломатический мальчишка на побегушках, Сюзон – штатная дама сердца, карманная посланница, и – в добрый час, курьер! Я поскачу в одну сторону, а вы в другую, прямо к моей дражайшей половине! Я, запыленный, изнемогающий от усталости, буду трудиться во славу вашего семейства, а вы тем временем будете способствовать прибавлению моего!

Зрители снова хохочут, а великий князь и кавалергарды просто-таки заливаются. Кажется, они слегка навеселе, оттого всякая более или менее смелая реплика их особенно смешит.

Варя завидует даже Ивану Ивановичу Сосницкому, играющему Бартоло. Актер и так довольно плотного сложения, а тут еще накладной живот, необходимый по роли, усиливает его толщину и делает необычайно комичным.

Ивану Ивановичу не составляет труда казаться недовольным, как и Бартоло. У него вскоре бенефис, с ним вместе должна играть Маша, однако она покидает сцену, и у Сосницкого нет достойной претендентки на эту роль. Поэтому упреки в адрес Розины звучат у него необычайно достоверно – зал сочувствует, зал аплодирует ему, а Варя… А Варя завидует!

Кажется, сейчас она завидует всему миру, даже собственной маменьке, которая появляется в эту минуту на сцене и звучно заявляет:

– Наконец-то вы здесь, вечный доктор! И как всегда, до того степенный и медлительный, что можно умереть, пока дождешься от вас помощи, совсем как в былые времена, когда люди успевали обвенчаться, несмотря на принятые вами меры предосторожности!

– А вы все такая же ехидная и язвительная! – обиженно отвечает Бартоло. – Да, но кому же здесь все-таки до меня нужда? Не случилось ли чего с графом?

– Нет, доктор, – насмешливо отвечает Марселина.

– Может статься, вероломная графиня Розина, дай-то Господи, занемогла?

– Она тоскует.

– О чем?

– Муж забыл ее.

– Ага! – радуется Бартоло. – Достойный супруг мстит за меня!

– Графа не разберешь: он и ревнивец, и повеса.

– Повеса от скуки, ревнивец из самолюбия – это ясно, – изрекает Бартоло, и в зале снова хохочут.

В императорской же ложе зрители сначала многозначительно переглядываются, а потом украдкой прыскают. Чудится, эта реплика воспринята ими как намек на некое известное лицо, над которым они не решаются смеяться, однако все же не в силах сдержать смех. Только Бенкендорф сохраняет приличное, скучное выражение лица, остальные с трудом справляются с улыбками. Великий князь что-то шепчет Скорскому, и оба они хохочут во весь голос, а потом начинают кричать:

– Браво! Фора!

Однако в это время действие уже ушло, и бурные эти аплодисменты пришлись после реплики Марселины:

– Он не умеет сердиться, вечно в добром расположении духа, видит в настоящем одни только радости и так же мало помышляет о будущем, как и о прошлом; постоянно в движении, а уж благороден, благороден…

Все зрители подхватывают аплодисменты, и Александра Егоровна, не ожидавшая такой ажитации после простенькой реплики, сначала теряется, а потом ныряет в столь глубоком реверансе, что тонет в своем кринолине.

– Браво, Асенкова! – захлебываются в императорской ложе. – Фора!

Варя закрывает глаза, чтобы сдержать слезы. Да что это с ней? Откуда эта боль в сердце, эта зависть?

Нет, это не зависть, это то чувство, которое она испытала только раз в жизни – когда узнала, что зеленоглазый сбитенщик всю ночь провел с Ирисовой. Это ревность. Но к кому, вернее, к чему она ревнует сейчас?!

К театру. К тому восторгу, который вызывает у Скорского сцена и актеры. Варе самой хочется быть сейчас очаровательной Сюзанной, веселым Фигаро, толстым Бартоло и нелепой Марселиной. Только на нее должны смотреть эти зеленые глаза, только она должна вызывать в них блеск восхищения! Только ей должны быть адресованы его аплодисменты! Ей, а не другим!

И она вдруг осознает, что это – не пустые мечты, что они вполне могут сбыться. Ее счастье – в ее собственных руках. Она должна стать актрисой, должна сама выходить на сцену, сделавшись истинной владычицей дум и сердец. И ею так же будут восторгаться, и ей станут хлопать и свешиваться с балконов, крича:

– Виват, Асенкова!

А она улыбнется ему, только ему, и крикнет:

– Здравствуйте, господин Скорский!

И он, конечно, почувствует себя польщенным, потому что ему улыбнулась Варвара Асенкова, премьерша, владычица сердец.