Несбывшаяся любовь императора

Варя молчала, только смотрела на него, и под этим взглядом циничный кавалергард ощутил, что сердце у него дрожит так, как не дрожало никогда в жизни. Нечто подобное той нежности, которая сейчас опутывала его, как предзакатное солнце опутывает землю золотой сетью своих ласковых лучей, он ощутил еще там, в Театральной школе, когда смотрел на девочку, лишившуюся сознания от страха за его жизнь.

Он никого и никогда не любил. Женщины были для него не просто игрушками, но игрушками на одно лицо. В этом смысле даже лицо императрицы не слишком отличалось от лица той купеческой жены, которая бесстыдно отдалась ему в чужом саду. Он потому и предпочитал в качестве любовниц актрис, что они не ждут от мужчин искренности – они ведь сами беспрестанно играют и сами себе не верят. Однако эти синие глаза говорили правду. Скорский почти с испугом прочел, что именно он, именно встреча с ним, желание поразить и привлечь его заставили эту скромную девушку пойти довольно скользким и опасным сценическим путем.

– А вы помните про синие колокольчики? – вдруг спросила она.

Скорский кивнул, поражаясь сам себе.

«Да что ж я, как мальчишка, влюблен, что ли?» – подумал он, призывая на помощь остатки спасительного цинизма, который прежде позволял ему легко и просто соблазнять женщин – и уходить прочь, не желая новой встречи. Собственно, они сами падали к его ногам, гонялись за ним, умоляя о свиданиях и ласках… Собственно, эта синеглазая бесстрашная девушка, которая решила завоевать его, принеся себя в жертву страшной и беспощадной богине – сцене, – поразила его своей самоотверженностью. Глядя в ее очаровательное лицо, он чувствовал то самое умиление, которое испытал при виде ее впервые. Он понимал: протяни он только руку – и она бросится в его объятия, как бросались многие до нее. Но ему хотелось не сломать этот чудесный цветок, а вдыхать его аромат.

– Я пришлю тебе колокольчики, – сказал он. – Сейчас зима, но я раздобуду их в оранжерее самой императрицы. И тогда мы снова поговорим. Хорошо?

У нее стал грустный вид. Кажется, она и в самом деле готова прямо сейчас броситься мне в объятия, подумал Скорский, чуть улыбаясь. А может быть, не ждать?

Однако очарование романтической игры, отчасти навеянное на него превосходной «Женитьбой Фигаро», которую он только что посмотрел, отчасти разогретое парами шампанского, которого и до спектакля, и во время его было выпито немало, продолжало властвовать над ним.

– Когда бенефис Сосницкого? – спросил он.

– Кажется, через две недели, – ответила Варя тем голосом, которым люди говорят во сне.

– Тогда мы встретимся снова через две недели, – сказал Скорский. – И тогда… – Он обещающе улыбнулся и ушел, даже не прикоснувшись к ней и невероятно гордясь собой за то, что пощадил чистоту этой девушки.

И что же ожидало его спустя две недели, на том спектакле, где никому прежде не ведомая Варвара Асенкова столь блистательно явила себя миру?!

Она даже не взглянула на него! Не поблагодарила за цветы. Она ни разу с тех пор не посмотрела в его сторону, словно не видела его в императорской ложе!

Кто знает, если бы Варя в тот же вечер после своего первого спектакля бросилась в объятия Григория Скорского, он на другое утро даже не вспомнил бы о ней. Но она была первая женщина, которая не только устояла перед ним, но вдруг, внезапно сделалась к нему совершенно равнодушна. И это снова была не игра! Блестящая актриса на сцене, она являла собой образчик редкостной искренности во всех житейских проявлениях, и Скорский понимал, что она не лжет, что он потерял ее, даже не успев ею завладеть.

Эта потеря не могла быть для него, флигель-адъютанта императрицы и предмета страсти многих блестящих женщин, потерей. Она вообще должна была пройти незамеченной! Однако…

Впервые в жизни он поверил в роковые встречи мужчин и женщин. Впервые ему перестала казаться нелепой выдумкой страсть Абеляра и Элоизы, Ромео и Юлии, Париса и Елены. Впервые он понял, почему человек, идя по роскошному саду, может протянуть руку к самому неприметному цветку и наслаждаться лишь его, только его ароматом.

Григорию Скорскому нужна была только Варя Асенкова, лишь она одна на всем свете!

Но он не был нужен ей, вот в чем беда.

Проведя больше года в бесплодных попытках осмыслить свое сокрушительное поражение, ежеминутно страдая от унижения и подавляя желание броситься к Варе и умолять ее о любви (сдерживал его лишь страх затеряться среди ее бесчисленных поклонников), Скорский наконец не выдержал. Он все же решил явиться к ней и спросить… Напомнить о первой встрече, попытаться разбудить то прежнее, что было для него неким драгоценно хранимым цветком…

Императрица Александра Федоровна очень любила одно стихотворение Пушкина и часто заставляла Скорского, который прекрасно декламировал стихи, читать его вслух: