Несбывшаяся любовь императора

Николай Павлович смотрел на Варю. Она стала еще красивее, эта девочка, и вскружила голову многим мужчинам. До него доходили слухи, которые его больше никак не задевали. Ему приятно смотреть на нее – но вот уж не более! Очень глупо, что она слишком много возомнила о себе из-за тех несчастных серег… Он решительно не считал, что хоть косвенно виновен в этом! Жаль, что Александрине взбрела в голову эта причуда: непременно познакомиться с Асенковой. Неужели до нее дошли нелепые выдумки о том, что ее муж делал авансы именно этой актрисе – авансы, которые она якобы не пожелала принять? Да ведь все было решительно наоборот!

Какая глупость… Разве Александрина не знает, что одна царит в его сердце? Все остальные, в том числе эта Асенкова, какой бы там хорошей актрисой ее ни считали, – не более чем мимолетные развлечения. Кроме другой Варвары, конечно. О Боже! Да что он, не понимает: девочка, о которой то рассказывают всякие гадости, то превозносят как оплот добродетели, со всех ног бросилась бы отдаваться царю, лишь бы он поманил?! Твердыня ее добродетели была бы разрушена одним намеком. Но все дело в том, что делать этого намека ему не хочется.

Все-таки устойчивая репутация – довольно забавная штука. Если тебя называют первым кавалером империи, это как бы само собой подразумевает, что ты непременно станешь волочиться за всякой мало-мальски привлекательной рожицей. Однако же и самомнение у этой маленькой девочки, если она воображает, что ее может возжелать государь!

Вообще женщины глупы, сие давно известно и не нами открыто. Все, все глупы, даже лучшие из них, даже Александрина. Решить, будто мужу нужна эта… комедиантка?!

О Боже!

Он отвел глаза от склоненной головы Асенковой и повел жену дальше по парку.

Александра Федоровна после этой незначащей встречи почувствовала себя гораздо спокойнее, а Варя Асенкова уехала в Ораниенбаум совсем больная.

Честно говоря, это место совсем не подходило для человека, у которого слабые легкие. Постоянная сырость, холодные туманы утром и вечером, резкий ветер с моря… Провести месяц в Ораниенбауме – это было почти то же самое, что остаться на лето в Петербурге. Уж лучше бы она не уезжала! Быть может, ее постоянное присутствие удержало бы дирекцию от того, чтобы отдать многие ее роли Надежде Самойловой.

Причем сделано это было как бы из самых лучших побуждений. Ведь даже «Северная пчела» писала: «Г-жа Асенкова не может играть одна всех ролей. Три роли в вечер! Да этим можно убить любой талант!»

Конечно, было трудно выдержать это непрестанное напряжение. Из-за этого Варя была порою нервна, а неблагожелательные рецензии могли надолго повергнуть ее в тоску. Мать и сестра частенько прятали от нее и газеты, и насмешливые письма. Однако с появлением в театре Надежды Самойловой туман злобы и недоброжелательства вокруг Вари сгустился многократно.

Увы, увы, не от актрис
Актрисе ждать пощады.
Младые грации кулис,
Прелестны вы – с эстрады:
Там вся поэзия души,
Там места нет для прозы.
А дома зависть, барыши,
Коварство, злоба, слезы… —

– так напишет однажды Некрасов, который очень хорошо изучил мир кулис. Зависть, да, зависть…

Самойловы закатывали глаза, вздыхали и охали: поведение Асенковой возмутительно легкомысленно. Всем известно, что драматург Дьяченко стрелялся из-за нее на дуэли и был выслан; что очередной абрек, так же как и предыдущий, движимый бурным кавказским темпераментом, ворвался как-то в дом к Варе и, не застав ее, изрезал ножом и изрубил шашкой мебель. Сошел с ума от страсти, бедняга! Драматург Полевой пишет для нее пьесы, привозит ей прочесть, в то время как его несчастная жена сидит дома одна, заброшенная, уставшая уже упрекать мужа за то, что тот водит знакомство с актрисами… Летом, когда зеленая карета везет Варю из театра, молодые офицеры гарцуют вокруг, бросают ей цветы, а зимой те несчастные, кому не досталось билетов на ее спектакли, греются у костров близ Александринки, только чтобы проводить свою диву до кареты, поглядеть в ее прелестное лицо, может быть, ручку пожать или узреть дивную ножку, выставленную из кареты…

– Хотя уж ножки-то свои она всякому и в любое время показать готова, – злословила Любовь Самойлова. – Слышали? Нарочно для нее ставят водевиль, который так и называется – «Ножка». Ах, у этой барышни нет ни капли мысли в голове. Она свою репутацию вовсе загубила, неужели не понимает? И снова ножки, ножки свои оголять будет всем на потеху!

Надежда угрюмо молчала, слушая сестру. Самойловым в жизни не повезло, что одной, что другой: ножки у них были коротковаты и кривоваты – их, конечно, выставить можно, однако лишь на потеху да позор. А у Асенковой, как назло, ножка такая, что небось пришлась бы по вкусу даже привереде Пушкину, который некогда уверял: «Вряд найдете вы в России целой три пары стройных женских ног».